Интервью со Стивеном Содербергом

У вас выходит сразу два фильма: один – со звездой «Превосходства Борна», другой – со звездой порнофильма «Я хочу твою сестру». Каково это, работать с личностью, главными деловыми качествами которой являются привлекательность и сексапильность… и с Сашей Грей?

Верно подмечено! Забавно, мы, кажется, достигли того культурного этапа, когда задействовать в мейнстримовом фильме актрису из порноиндустрии не выглядит таким уж вызывающим шагом. Порно ведь сейчас и есть мейнстрим. Развитие технологий позволило ему проникнуть повсюду. Когда такое делал Дэвид Кроненберг тридцать лет назад (в его фильме 1977 года «Бешеная» играла порнозвезда Мэрилин Чемберс – EMPIRE), это было довольно смелым поступком. Сегодня – уже нет.

Почему Саша?

Мне показалось, что у нее есть качества, которые могут передать суть фильма. Я узнал о ней из статьи в Los Angeles Magazine года три назад. Ей было 18 лет, и она приехала в Лос-Анджелес с намерением стать порнозвездой. Ее рассуждения о себе самой и об этом бизнесе вообще были необычными. Я подумал, что такая специфическая амбициозность очень близка к тому, как я представлял себе Челси (работница эскорт-сервиса в «Девушке по вызову» – EMPIRE).

Потрясающе, на что люди готовы пойти ради денег. Порно и проституция – яркие примеры этого…

Меня скорее потрясает тот факт, что если в комнате стоит камера, то все в порядке. Если камеры нет, то это уже про ституция. Где логика? Я считаю, что нельзя определять в законодательном порядке, как людям следует получать удовольствие. Пусть это будет легальный бизнес: облагайте их налогами, разрешите им профсоюзы… Моралисты говорят: «Это принижает достоинство женщин и превращает секс в предмет финансовой сделки». На это я отвечаю: «Конечно, лучше жить в обществе, где людям приходится уходить в подполье, чтобы получить удовлетворение».

Главная героиня фильма чем-то напоминает Спейдера из «Секса, лжи и видео», который считает, что способен контролировать свои эмоции, но оказывается захвачен врасплох…

Случайной встречей.

И идеей любви тоже.

Верно. Это фильм о контроле. Просто здесь он выражается через секс. Я снимал кино о девушке, которая считает, что вся ее жизнь разложена по полочкам, и видит себя реалистом, но даже она в момент уязвимости поддается фантазиям. Вот что мне действительно интересно; иммунитета ведь нет ни у кого. При определенных обстоятельствах даже закоренелый циник поверит, что в мире есть место мечтам и чудеса случаются.

Считается, что кинематограф не способен передать внутреннюю жизнь персонажа так же хорошо, как литература, но в комментарии к «Англичанину» вы оспариваете это утверждение…

О, я считаю, что в кино возможно такое, чего нельзя сделать в романе. Но у меня есть ощущение, что последние лет двадцать мы бьемся об стену. Не буду спорить, техническая сторона развивается – и выход «Аватара», без сомнения, изменит правила игры, – но что касается самой грамматики киноязыка, тут ничего нового не возникало с конца 70-х – начала 80-х. Все топчутся с мячом посередине поля. Не то чтобы не выходило хороших фильмов, но я не заметил никакой новой волны в том, как кино рассказывает истории. Меня раздражает нынешний подход к кинопроизводству и бесит собственная неспособность сделать прорыв, найти что-то неисследованное.

Вы весьма строги к себе…

Знаете, мне кажется, что это большая привилегия – зарабатывать себе на жизнь так, как я. Это отличная работа – да, пожалуй, лучшая из всех, что я знаю. Ты заходишь в комнату и говоришь: «Знаете, мне тут такое представилось», и тебе дают миллионы долларов, чтобы воплотить это в жизнь. Довольно неплохое ремесло. Искусство – в любой его форме – не стоит превращать в святыню, это ему только вредит, мне кажется. Конечно, надо быть хорошо подготовленным, напряженно трудиться, делать все как можно лучше – но не вылезая за рамки бюджета, не затягивая сроки; и если уж все закончено, то закончено – время переходить к следующей вещи. В этом плане я человек довольно бесстрастный. Мне всегда казалось, что надо двигаться как можно быстрее – тогда не остается времени быть претенциозным.

Как с писательством: можно долго что-то вымучивать, но лучшие вещи часто получаются спонтанно…

Во многом все зависит от того, насколько ты можешь пустить все на самотек. Позволить процессу идти свободно, а не форсировать его. Вот какую обстановку я пытаюсь создать. Я не из тех режиссеров, что любят контролировать ситуацию, в которой находятся. Мне нравится притворяться невидимым, поэтому стиль моих фильмов так варьируется от картины к картине. У некоторых режиссеров есть почерк, который они проносят через все свои фильмы. Я и сам был таким, когда начинал, но вовремя остановился. К счастью.

Какую из своих работ вы считаете лучшей?

Меньше всего недостатков у «Вне поля зрения». И я очень доволен «Информатором». Мне повезло: все удалось устроить вовремя, с правильными людьми, с правильным подходом. У фильма отличная энергетика, и мы приняли ряд очень верных решений. Вообще, страшно подумать: судьба фильма обычно предопределена еще до начала съемок. Кошмар. Но в случае «Информатора», мне кажется, ключевые решения удалось принять довольно рано, и они сделали свое дело: объединили фильм в одно целое.

Во многом, наверное, благодаря тому, что студия оставила вас с фильмом один на один? «Информатор» – весьма необычная картина, не из тех, которые показывают фокус-группам…

Warner Brothers, конечно, рисковали, поверив мне на слово. Сценарий хорош, но по нему сложно понять то, что стало ядром фильма – закадровый голос и игра Мэтта. Такое трудно описать на бумаге. Но надо отдать им должное: как только они прочитали сценарий, то ухватились за него и начали тащить вверх. Конечно, у меня давние отношения с этой студией. У нас нет недомолвок. Было ужасно наблюдать за тем, как «Хороший немец» теряет каждый потраченный на него цент, потому что они так же поддерживали его съемки, как и съемки «Информатора». А я не люблю, когда люди из-за меня теряют деньги.

Но все же вы принесли студии миллионы фильмами про Оушена…

Это да. Я абсолютно убежден, что так и должны строиться карьеры… Одна из причин, по которым отрасль сейчас в таком положении, – это недостаток понимания того, как нужно обращаться с талантами. Вместо того чтобы пытаться определить потенциал каждого отдельного проекта, студиям следовало бы делать ставку на таланты. Если такой человек доказал свою способность приносить прибыль, с ним следует заключать контракты, по которым он имеет полную творческую свободу в оговоренных финансовых рамках.

Раньше так и делалось, деньги вкладывали в людей: взять Джона Форда, Джона Хьюстона…

Было бы странно, если бы студия не захотела делать фильм с вами или, скажем, с Финчером. Тут надо кое-что учитывать. Это может прозвучать резче, чем должно было бы, но в этом бизнесе по определению лучше всего разбираются те, кто непосредственно снимает фильмы. Так и должно быть. Снимать тяжелее, чем сидеть в офисе и решать, что должно быть снято. Это факт – я вам заявляю как человек, имеющий опыт продюсирования. Не в том смысле, что надо поэтому строить из себя умника. Просто когда ты убеждаешь кого-то дать тебе денег на съемки, надо помнить: ты знаешь о том, как делать фильмы, больше, чем они – по определению.

По словам Мартина Скорсезе, режиссер должен понимать, что его слабые стороны – такая же часть его работы, как и сильные. Какие слабые стороны влияют на вашу работу?

Наверное, самый большой недостаток моих фильмов – они не такие эмоциональные, как могли бы быть; в них не хватает тепла. Я в курсе этих упреков, хотя не уверен, что меня это заботит. Я ведь на самом деле не стремлюсь во что бы то ни стало добиться какой-то зрительской реакции. Если обстановка и жанр фильма таковы, что эмоциональность органично им подходит, отлично. Но обманным путем вызывать чьи-то чувства я не хочу. Режиссура для меня как флирт. Нет особой разницы между съемкой и показом зрителям своего фильма и разговором с женщиной за стойкой бара. Мои правила одинаковы для обеих ситуаций. Если я хочу привлечь кого-то, то не буду врать о себе или возвышать себя в их глазах. Иногда после многих просмотренных фильмов я мог с уверенностью сказать, что не захотел бы общаться с человеком, который снял такое кино. Потому что режиссер и его фильмы – это одно и то же. Если взять все картины одного человека, а потом пообщаться с ним, просто поразительно, как он будет похож на свои фильмы. Я уверен, многие люди при просмотре моих работ ощущали некую отстраненность, и наверняка найдутся люди, которые так же охарактеризуют и меня самого. Они скажут: «Он очень мил, но мало с кем сближается, и он не очень открытый человек». Я думаю, это вполне достоверное описание моей личности. Я не такой рубаха-парень, который любит обниматься. Если спросить ребят из моей команды, они вряд ли скажут: «О, это самый душевный человек на свете!..» Думаю, они скажут: «Он обычно в хорошем настроении, вежливый и честный. Никогда не повышает голос…»

Вернемся к слабым сторонам…

Я бы сказал, что чаще ошибаюсь в области концепции, нежели исполнения. Вспоминая сейчас свой опыт, признаю, что иногда переоценивал привлекательность некоторых идей. «Хороший немец», например, провалился как раз потому, что не смог привлечь достаточно людей и вернуть вложенные в него деньги. Другой пример – «Солярис». Были кое-какие проблемы в творческом плане – некоторые части, как мне кажется, я так и не вытянул, – но по большей части, по-моему, этот фильм сам задает свой стиль. Проблема же в том, что тема самоубийства – это не то, что люди хотят видеть в кино. Просто не то. Есть два лагеря: те, у кого никто из близких не кончал с собой, и они не очень понимают, какой это удар; и те, с которыми такое случалось, и они не хотят идти в кино, чтобы заново это переживать!

Ваши фильмы не очень рассчитаны на эмоциональный отклик…

Нет. Можно по-разному усиливать и обогощать определенные чувства – с помощью композиции, монтажа, музыки и звука, – но я не умею говорить людям, что именно они должны испытывать. «Эрин Брокович», наверное, самый эмоциональный из моих фильмов: и то только потому, что она сама крайне эмоциональный человек. Так что такое выражение личности героини вполне приемлемо. Это не моя личность, а ее.

Но фильм сняли все же вы.

Рассказать вам, как я его снимал? Не путался под ногами и позволял ей (Джулии Робертс – EMPIRE) делать все, что ей было угодно. Я хочу сказать, в этом была вся прелесть. Я полностью исчезал, только следил за тем, чтобы камера стояла там, где надо, – и позволял ей оторваться. Лучшие съемки в моей карьере. Я мог бы снимать этот фильм всю оставшуюся жизнь. Это было чистое наслаждение.

Да, она великолепна, но все же это режиссерское достижение – когда фильм на такую тему не вызывает у зрителя рвотного рефлекса.

Верно. Я согласен. Фильмы, легкомысленно относящиеся к насилию, – неважно, физическому или эмоциональному, – а также чересчур приторные, меня разочаровывают. И беспокоят. Беспокоит то, что это стало приемлемой формой выражения. Одно дело смотреть на что-то непривлекательное и смеяться потому, что отождествляешь себя с этим; другое дело – просто смотреть, как режиссер веселится, помещая персонажей в унизительную или болезненную ситуацию. Не знаю. Я постоянно вижу, как переходят эту черту.

У героя в «Информаторе» не все в порядке с головой, но фильм не высмеивает его.

Я не пытаюсь быть выше его. Совсем нет. Когда я решил, что хочу снять комедию, в какой-то степени на это решение повлияло наличие в фильме одной из лучших составляющих комедии – накапливающейся лжи. Именно тогда я подумал, что к фильму не стоит подходить слишком прямолинейно. Потом, когда сценарист Скотт Бернс предложил включить в фильм закадровый голос, который ничего не объясняет, не делает понятнее, не помогает вам ориентироваться в происходящем, я решил: «Это будет весело».

И вы заставили Мэтта Дэймона набрать вес и отрастить усы.

Он в самом деле чертовски хорош. Его и так постоянно за это хвалят, но любой, кто с ним работал, знает, насколько он хорош. Вот почему с ним хотят работать еще и еще. Он не выпячивает себя на передний план. Посмотрите на него в «Отступниках». Он не притягивает к себе все внимание зрителя, но насколько же на него приятно смотреть в этом фильме; просто отлично делает свое дело.

И не надо ловить момент, когда он наконец хорошо сыграет.

Вот именно. Ему помогают две вещи: талант и ум. У кого-то есть одно, у кого-то другое, но у него – обе составляющих. Мне с ним повезло.

В ваших фильмах всегда прекрасный подбор актеров. Взять хотя бы «Царя горы», где играет Эдриен Броуди и Кэтрин Хайгл…

И Лорен Хилл! Позвольте, я расскажу вам, какой я умный и проницательный. Как-то раз в перерыве я ее спрашиваю: «А чем вы еще занимаетесь?», она такая: «Ну, знаете, я немного пою…» Я тогда отреагировал совершенно равнодушно: «А, ну да, конечно». Говорю вам, я ее полностью проигнорировал. А потом, спустя несколько лет, сижу и думаю: «Боже, Лорен Хилл! Черт возьми, да она не шутила!»

Когда ты «босс» на площадке, то можешь узнать и о своих коллегах, и о самом себе такое, без чего бы спал спокойнее…

Ага. Но нужно сделать шаг назад и потом продолжать… Вопервых, паника еще никому не помогала решить проблему. То же относится к разговорам на повышенных тонах или грубым замечаниям. Нужно помнить одно: большую часть времени на этой планете мы проводим, рассказывая истории; люди просто пересказывают истории туда и сюда. Так вот, какими бы мы хотели предстать в этих историях? Вот к чему все в итоге сводится. Я бы скорее послушал историю про то, как «ситуация была катастрофическая, но Стивен сохранял спокойствие», чем «он вообще взбесился!» Конечно, бывают ситуации, когда ты абсолютно вправе сделать кому-то втык. То есть кто-то сделал ошибку, и ты понимаешь, что как профессионал он не должен бы делать таких ошибок. Это очень непростые ситуации. Люди, которые меня знают, чувствуют, если я действительно расстроен. Я в такие моменты намертво умолкаю. Например, подходит кто-нибудь и говорит: «Я вчера отправил все автомобили, которые должны были быть в этой сцене, обратно в Лос-Анджелес…» Я тогда отвечаю: «Понятно…» (длинная пауза). Потом ухожу куда-нибудь и пытаюсь придумать, как нам снять эту сцену без автомобилей!

Ощущаете ли вы, что ваша карьера конечна и время становится ценнее?

Да, моя карьера очень даже конечна. Я хочу завершить ее на таком этапе, когда я еще не слишком стар, чтобы заняться чем-то еще. Анри Руссо, например, начал писать серьезные картины в 51 год, и я чувствую, что есть такие области – та же живопись или фотография, – в которых у меня достаточно базовых навыков. И если я посвящу себя какой-нибудь из них так, как я посвящаю себя фильмам, я мог бы добиться неплохих успехов. Это было бы здорово.

Но вы бы скучали по кино?

Нет. Забавно, я бы, скорее, скучал по монтажу. Я люблю работать с материалом, в том числе и не со своим. Просто монтаж доставляет мне удовольствие. У меня есть своя 110-минутная версия «Врат Рая». Есть микс из «Психо» Хичкока и Ван Сента, который я называю «Психи». Люблю я это дело. Думаю, если спросить любого режиссера, какая часть самая интересная, все скажут: «Монтаж». А по всему остальному я скучать не буду.

И как, чувствуете ли вы, что растете?

О, да. Абсолютно. Например, в вопросах решения и предугадывания проблем я подкован лучше, чем был пять лет назад. Не потому, что я стал умнее, а потому, что чем больше у тебя опыта, тем лучше ты предугадываешь вещи. Но у меня такое ощущение, что все это совершенствование не помогает мне в глобальном смысле. Никогда не помешает в чем-то становиться лучше, практиковать удар «в девятку», но я при этом не ищу ответа на свой главный вопрос: есть ли какоето средство выражения, которое я упустил, которое еще не было создано? И за двадцать лет я так и не приблизился к решению этого вопроса.

Это тяжелая задача…

Да, но если топтаться с мячом посреди поля, то зачем все это надо?