В 2020 году китайский язык до Москвы доведет. Интервью Андрея Лошака с Владимиром Сорокиным

Герои фильма отправляются в путешествие к загадочной "мишени". Что это такое?

Мишень – это астрофизический комплекс, сохранившийся с советских времен. Проще говоря, это громадное зеркало, которое улавливало особое космическое излучение и концентрировало его в своем эпицентре, который назывался на профессиональном языке мишенью. Ну, я лишь могу сказать, что не надо путать кино и жизнь. Знаете, когда у меня вышел роман "Лед", я пошел в парикмахерскую, и девушка меня узнала, и она совершенно искренне говорит: "Я студентка, работаю ради заработка, а так я вообще человек культурный, читаю. Скажите, а правда, если найти кусок космического льда и ударить им в грудь, то сердце заговорит?" Я говорю: "Не знаю. Хотите, попробуем?" Хотя я действительно слышал, что в Сибири есть некие озера, которые образовались от падения метеорита, и что если войти в это озеро, то человек выходит оттуда сильно помолодевший. В общем, есть многое на свете, друг Горацио…

В фильме затронуто сразу много тем – любовь, счастье, вечность. Если двумя словами, о чем это кино?

Если совсем упрощенно говорить, то о границах наших притязаний в этом мире. А так, в общем, о многом. Для меня это многоцелевой продукт, в котором, думаю, каждый может что-то найти для себя. Это и футурология, и антиутопия, и человеческая драма, но это и разговор о метафизике русского мира.

Границы притязаний – это вечность, которую примеривают на себя герои фильма?

Да, вы совершенно верно выбрали этот глагол, они ее примеривают именно как… как модную одежду. Это для них все равно, что зайти в очередной бутик. То есть достаточно утилитарный подход к вечности. Собственно, так же, как герой изготавливает в подарок серьги из уникального металла – руния, который добывается из вулканического пара, так и вечная молодость – это просто костюм или услуга в неком суперсалоне, заплатили и пользуйтесь. Все можно приобрести, если есть на что. А потом не забывайте, что в этом обществе недалекого будущего существует тарификация граждан. И за вечной молодостью летят все-таки люди первого класса.

Но даром вечной молодости обладают и простые люди, живущие в деревне недалеко от Мишени. И они как-то органичнее с этой вечностью уживаются.

Можно предположить, что эти аборигены ближе к вечности, потому что они живут рядом с этой мишенью и всем довольны. Они говорят: у нас есть дизель, деньги, еда, нам ничего не нужно. А вот тем, из первого класса, нужен весь мир.

Одна из селянок говорит, что она внутри полая…

"Все удуло", – она говорит, да.

То есть цивилизованному человеку сложнее вместить вечность, чем простому человеку?

Абсолютно верно, да. Чем хлебопашцу. Слишком многое мешает.
А можно вам вопрос задать? Что вас приятно поразило или обрадовало в этом фильме?

Он красивый.

Да, это самое главное. За это я ценю Зельдовича, потому что он, в отличие от большинства наших кинематографистов, понимает, что кино – это все-таки в большей степени изображение, чем звуковая дорожка.

Это поражает, потому что от российского кино уже давно такой выверенности кадра не ждешь.

Да, перфекционизм. Ильховский еще есть, оператор. Он может целый день выставлять один кадр. Поэтому и получается красиво. А когда вам было смешно?

Пародия на кулинарное телешоу – это, конечно, смешно. Когда вот начинается трэш с распитием крови…

(Цитирует фильм): "Новая кровь в политике – пожалуйста!" (смеется)

Я как-то читал у Трумэна Капоте про то, в каком он был ужасе от того, что происходило на съемочной площадке, когда экранизировали его "Хладнокровное убийство". И хотя результат ему понравился, он понял, что присутствие сценариста на съемках – это пытка, потому что ты видишь, что происходит с твоим текстом. Вы же, я так понял, довольно активно ездили на съемки…

Ну, не на все, конечно. Просто некоторые сцены меня особо интересовали. Я был на Алтае, где снималась часть, связанная с посещением героями Мишени. Лишний раз убедился, насколько тяжел труд кинематографиста. Лошадиная работа! Что касается экранизаций, то у меня, видимо, к счастью, этого печального опыта не было. Нет ни одного фильма по моим романам.

То есть когда пишешь сценарий, это совсем другое?

Да, абсолютно! Это же пишется не для себя: вот я сел, задумался и написал сценарий. Нет, я никогда так не делал. То есть приходит Зельдович и говорит, что есть такая идея, есть такие возможности, не хочется ли мне поучаствовать в этом и поразмышлять на эту тему.

А какая тема, если не секрет, была задана?

Ну, собственно, идея вечной молодости – с этой идеей он пришел. А как уж она стала обрастать потом смысловым мясом, это уже наше дело.

Поэтому тут у вас нет никакого собственнического чувства относительно текста?

Нет, абсолютно нет. Я изначально готов к любой интерпретации. Это абсолютно разные вещи – написание сценария и романа. Как жизнь рыб и птиц. Мне как раз очень нравится, что можно вот так как бы сменить кожу прозаика, а потом опять вернуться к своей профессии.

А чем вам нравится работа с Зельдовичем?

Саша – человек растущий и развивающийся. Если "Мишень" сравнить, например, с его первым фильмом "Закат", то он сделал огромный шаг вперед. Он много работает над собой, и зачастую мучительно, но, наверное, иначе не может получиться. Он снимает редко и кропотливо. Над этим фильмом работа шла четыре года. И мне это как раз нравится. И главное – он готов ставить большие вопросы. Это разговор на достаточно серьезные общечеловеческие темы, метафизические, если хотите. И он не привязан исключительно к русской теме. Он говорит на языке кино. В Берлине нас прекрасно принимали и, несмотря на длину фильма, никто из зала не ушел, хотя для фестивалей это вполне нормальная практика.

«Москва» (2001) и "Мишень" чем-то похожи. Я имею в виду не только киноязык, но и месседжи. Оба фильма про то, что заполучи ты хоть миллионы долларов, хоть вечную молодость, счастливым все равно не станешь. Эта мысль про недостижимость счастья ваша или Зельдовича?

Знаете, наверное, мы все-таки неслучайно сделали вместе эти фильмы, да. Но все-таки и в том, и в другом случае речь идет об элите общества. Ну а что, в "Анне Карениной", собственно, та же проблема невозможности счастья для high society. Анна, Вронский, Каренин – несчастливы. А дворянин Левин стал косить с мужиками и сразу обрел счастье. Я считаю, в "Мишени" все-таки есть две пары, которые остаются со своими чувствами и они вполне счастливы. Но, как говорится, потери неизбежны в таких зубодробительных ситуациях. Я очень доволен, кстати, актрисами.

А почему главных героинь играют иностранки? В этом какой-то смысл?

А вот оказалось, что сложно найти русскую актрису. Не смог найти Зельдович здесь, как ни пытался. Джастин Уоддел, когда прилетела, не знала ни слова по-русски. Специально учила язык. Очень важно, что они говорят с легким акцентом, поэтому их трудно идентифицировать. Они живут в Москве просто, а кто они, какой национальности, откуда – это уже совершенно не важно, это уже такой глобальный мир. И Тая – русская девушка из деревни – тоже совершенно гениальная, конечно, актриса.

Это не первое ваше футурологическое описание России. Вот "День опричника", "Сахарный кремль" – это совсем другой сценарий, такой посконно-варварский, жутковатый. Там они стену строят, от всех отгораживаются. А в "Мишени" Россия, наоборот, такая урбанистически-космополитичная что ли…

Скорее, урбанистически-китаизированная. Ну, это не значит, что я уверен, что именно такой Россия будет через 20 лет. Я думаю, что Оруэлл, когда писал свои "1984", тоже не верил, что в Англии наступит ангсоц. В принципе, этот фильм имеет некий сновиденческий привкус. Ну, вот это один из снов о будущем России. И это – одна из граней фильма.

Но этот сон не такой кошмарный, как в "Дне опричника".

Так разные же бывают сны! Это такой сон, что России уже, собственно, и нет. Она уже до Урала только простирается. Это страна, которая отдалась Китаю в обмен на некое благополучие. И дело даже не в территориях, а просто она слилась как бы с Китаем, какой-то частью своей слилась. Важная деталь там – вот эта супертрасса Гуанчжоу-Париж, которая идет через всю Россию. Десятиполосная, по которой бесконечно прут эти фуры… То есть все производство материальное через десять лет окончательно переместилось в Китай. И Россия живет этим транзитом, как показано довольно выпукло на судьбе одного из героев – таможенника Николая.

В ваших произведениях вообще почему-то часто вторым планом присутствуют китайцы…

Ну, а как без них-то? Они рядом, они уже в Сибири, собственно, чего говорить. Я общаюсь с разными людьми, которые там и бизнесом занимаются. И все уже, китайцы – это часть нашей Сибири, создаются русско-китайские семьи, красивые дети рождаются. Так что от китайцев России никуда не деться.

Мне кажется, что у вас все-таки есть некий…

Некая оторопь, да?

Да, какой-то тайный страх перед ними есть.

(Смеется) Нет, никакого страха нет. Понимаете, если почитать "Дерсу Узала", например, ну, как эти народности и русские колонисты живут там вместе с 16-го века. Вполне пристойная картина в Сибири, собственно. Места там много, все поместятся.

Но это Сибирь, хотя и Россия. Но у вас-то они и до Москвы уже дошли.

(Смеется) Ну, а как же не дойти? В 2020 году китайский язык до Москвы доведет. Я думаю, что это будет.

Если совсем серьезно, вы испытываете тоску в связи с тем, что русский мир вот так стремительно теряет свою идентичность?

Знаете, русский мир потерял свою идентичность в 1917 году. Питирим Сорокин, выдающийся социолог, которого большевики выслали на "философском корабле", написал в1923 году в Берлине, что русскому генофонду нанесен непоправимый урон. Весь 20-й век и вот 21-й – это уже процесс мутации. Сначала советские люди, потом постсоветские. И язык мутировал, и ценности мутировали. И лица! И я думаю, что и национальный характер тоже в чем-то мутировал. Это объективный процесс. Россия как таковая, кондовая такая, православно-монархическая, она закончилась с 19-м веком.

Русская культура за это время была безнадежно утеряна или она тоже мутировала?

Скорее, мутировала. Но что-то безнадежно утеряно. Для меня, например, безнадежно утерян язык общения интеллигенции 19 века. Потому что Россия говорила на совершенно другом языке. Я думаю, что чеховский герой, если бы смотрел телевизор, он бы просто ничего не понял. И мне, безусловно, гораздо ближе и милее этот мертвый язык. Сейчас он существует лишь в книгах. А от современного русского языка меня тошнит. Так что в этом есть объективность, конечно, но и есть нечто печальное. Нечто безнадежно печальное есть…