Великий и невыносимый: обзор фильма «Дневник его жены»

На "Кинотавре" в Сочи картине Алексея Учителя "Дневник его жены" повезло: она, во-первых, была показана на крайне выгодном фоне (после 25-го боевика уже хотелось чего-нибудь "культурного" и возвышенного), а во-вторых, точно совпала с предпочтениями жюри, которое решило давать призы не за пальбу и убийства, а за просветительские проекты и "чувства добрые", пробуждаемые кинематографом. Фильм о Бунине пришелся тут как нельзя кстати. Картина, в общем, получилась, хотя анализировать ее довольно сложно, поскольку окончательная удача складывается здесь из множества частных стилистических нестыковок. Так, мнения критиков о том, что же в картине получилось, что нет, разошлись диаметрально. Одни считают единственно ценным в фильме линию взаимоотношений бунинской жены Веры и приживала Гурова, тонко и точно разыгранную Г.Тюниной и Е.Мироновым; другие полагают, что все это изощренное актерское рукоделье абсолютно меркнет перед обнаженной органикой существования на экране А.Смирнова, перед каким-то почти пугающим совпадением психофизики центрального персонажа и исполнителя.
В художественной ткани фильма достаточно конфликтно сосуществуют профессиональные актеры и яркие типажи; искусственное и естественное, биографическая правда жизни и вымысел; сама же история располагается где-то между костюмным арт-хаусом и бульварной мелодрамой про то, как великий русский писатель, нобелевский лауреат Иван Алексеевич Бунин сожительствовал на старости лет с женой и молоденькой любовницей, которая в конце концов сбежала от него с лесбиянкой. Все эти пикантные подробности, способны вызвать повышенный интерес к картине со стороны узкой прослойки образованных домохозяек. Широкая публика, понятия не имеющая, кто такой Бунин, боюсь, останется к ним равнодушна, а истинным ценителям, снобам и знатокам не хватит во всем этом именно искусства, эстетической сделанности, единства стиля…
И все-таки, повторяю, картина парадоксальным образом состоялась. Она на голову выше холодной и манерной "Мании Жизели", хотя состав съемочной группы здесь практически тот же: сценарист Дуня Смирнова, композитор Леонид Десятников, художник Никола Самонов… Думаю, неудача предыдущей картины была обусловлена тем, что авторы ставили перед собой задачу явно невыполнимую – избразить трагедию творчества через обстоятельства личной жизни великой балерины Ольги Спесивцевой. Все разнообразные мужчины, то и дело возникавшие рядом с ней на экране, к этой трагедии ровным счетом никакого отношения не имели. Сюжетная канва, лишенная связи с подлинным содержанием духовной, внутренней драмы, вырождалась в набор эффектных, бессмысленно-красивых картинок, и какая-либо жизнь возникала на экране лишь в тот момент, когда рядом с балериной появлялся персонаж Смирнова – американский миллионер, с беспомощным сочувствием наблюдавший ее окончательное погружение в волны безумия.
В "Дневнике…" все гораздо проще и приземленнее; здесь все трагедии и драмы чисто житейского, бытового происхождения. Мы видим И.А.Бунина в окружении женщин, которые хотят от него невозможного, того, что он не в состоянии им дать: страстотерпица-жена Вера (Г.Тюнина) безуспешно требует верности, а пока утешается тем, что назло ему держит в доме влюбленного в нее приживала Гурова (Е.Миронов); юной, амбициозной Галине (О.Будина) нужно от него бескорыстное творческое покровительство, безо всяких сексуальных домогательств; красавице Марге (Е.Морозова) нужна Галина… Все, понятное дело, страдают от неудовлетворенности, ревности, уязвленных амбиций, и при том живут в его доме, за его счет, греясь в лучах его славы.
Эта большая богемная коммуналка воссоздана на экране с типичной для авторского коллектива декоративной пышностью: приморская вилла в стиле "модерн", цветы в кадках, красивые морские пейзажи; шляпки, шали, обнаженные руки и плечи, полосатые маечки, пляжные полотенца, купальники, солнечные очки, пледы, расыпанные по полу рукописи, разбитые вазы – и скандалы, скандалы… А в центре всего этого – душераздирающее зрелище унижения крупного человека. Бунин неприятен, капризен, невыносим, одинок, неуместен и жалок; он бесконечно унижен – и собственными желаниями, с которыми не в силах бороться, и осуждением ближних; унижен старостью, бедностью, одиночеством, эмиграцией… Дамы вокруг играют и позируют, а он просто есть, его много и его – жалко, как жалко старого облезлого кобеля, отдышливо и обреченно ковыляющего за молоденькой сучкой. При этом Бунин-Смирнов – не смешон, в какие-то моменты он почти непристоен, как вообще непристойна бывает порою жизнь. Тут происходит "срывание всех и всяческих масок", тут обнажается невыносимый стыд, лежащий в основе многих человеческих отправлений. Бунин – живой, и потому невыносим и для себя, и для окружающих; и потому же – любим, эгоистически, собственнически любим всеми этими красивыми женщинами. Он для них – предмет нескончаемых пререканий; а ему необходимо лишь, чтобы рядом было теплое, ласковое, бессловесное и по-настоящему преданное существо. Таким существом становится приблудная собачонка, которую Бунин, подобрав на улице, демонстративно поселяет у себя в комнате, разговаривает с ней, читает свои новые рассказы, откровенно предпочитая всем своим, бесконечно терзающим его дамам… В эпизоде с собакой сюжет фильма обретает метафорическую завершенность, конструкция становится обозримой, а нехитрый смысл ее исчерпывающе ясным. Перед нами история эгоистических любовных страстей, кипящих в замкнутом пространстве вынужденного коммунального бытия, где каждый не хочет отказываться от "своего" и в результате остается ни с чем; история иллюзий, тщеславия, безумных надежд на счастье, эгоизма и одиночества… Собственно, жизнь всякого человека во многом состоит из подобных переживаний, но в целях житейского удобства и внутреннего комфорта мы вынуждены их подавлять. Люди творческие, питающиеся энергией своих эмоций, делать это, как правило, не считают нужным. Их несчастья скандальнее и ярче, их страсти более одиозны. Как из подобного бытового сора "растут стихи" – в фильме А.Учителя не показано; это чудо вне компетенции авторов. Но все равно – перед нами нечто живое, реальность, пусть в форме коммунальной склоки, которая не вызывает ни симпатий, ни восхищения, скорее сочувствие и жалость. И все равно хочется поддержать этот фильм, – ведь живого в нашем кино до обидного мало.