Рецензия на фильм «Самаритянка»

Говорить про "Самаритянку" совершенно не хочется, потому что любой должен бы самостоятельно разобраться. Но есть предчувствие, что даже самая преданная публика Ким Ки-Дука (даже отцеженная от публики "Человека-паука" или "Секса в большом городе") после этого фильма немножко прогнется под тяжестью напрашивающихся разборок. 

Тем более, Ким Ки-Дук на словах дает такое разрешение: "Глазами мужчины, который мог бы оказаться на их месте, я старался проследить болезненные мысли отцов, чьи любимые дочери становятся в наше время проститутками", "Если что-нибудь ценное для нас оскверняется, нам не следует закрывать на это глаза". Публика после фильма так же может уехать в частности, в ощущения и в молчание, только бы не касаться смысла. Только разрешает ли фильм, без слов Ким Ки-Дука, куда-нибудь уехать? Разве он сам не коснулся всего, без исключения, в современности, если даже в Берлине, на другом конце света, она прогнулась под ним чисто бессознательно ("Самаритянка" получила на Берлинале лишь приз за режиссуру)?

Законы современности:

• Когда крайне наивной, но половозрелой девчонке понравился секс, значит, она виновата, и полиция может ее задержать и публично обвинить.

• Когда она не чувствует себя виноватой, полиция все равно не денется никуда, и не останется для сексапильной красотки все равно никакого выхода, кроме как прямо в окно с третьего этажа, где только чудо может помочь не разбиться насмерть.

• Когда наивная вера в чудо не оправдалась, и умирающая красотка просит прийти одного из тех, кто попользовался красотой, но при этом был искренне любим – композитор, еклмн – то он перестанет ссылаться на занятость только в обмен на то, что перед визитом к умирающей попользует ее подругу.

• Когда у подруги умершей остались от нее только деньги, заработанные проституцией, значит, их надо сжечь и забыть все, как страшный сон.

• Когда подруга решила не забывать, а раздать деньги обратно клиентам умершей, которая не была виновата ни в чем, и куда еще их девать, значит, у нее не все дома, что не преминет заметить ни один из клиентов, берущих деньги обратно, после того как, естественно, тоже попользовался: "Дружба – дружбой, но такое"…

• Когда отец подруги обнаружил проституцию, он должен тут же наказать дочку, избить или даже убить.

• Когда отец полностью доверяет дочке, которую сам воспитал в христианской любви, ему остается только наказывать ее клиентов.

• Когда он просто пытается разобраться без всяких наказаний, то рано или поздно семья (жена) одного из клиентов, у которого тоже есть маленькая дочка, обвинит его во лжи и сумасшествии.

• Когда один из клиентов был выведен на чистую воду перед всей семьей, у него в общепринятом двойном стандарте чужих дочек и своих жен нет никакого выхода, кроме самоубийства.

• Когда отец сожжет себе руку, которой дал самоубийце по морде, это все равно не остановит никаких следующих клиентов.

• Когда простые девчонки за соседними столиками отделались от приставаний лучшего друга отца благодаря мальчишкам-ровесникам, лучший друг должен быть уверен, что дом этих мальчишек – тюрьма.

• Когда на почве незнания, как уберечь девчонок от своих лучших друзей, отец начинает буквально сходить с ума, ему будет решительно не к кому обратиться, кроме могильных памятников, и придется в конце концов обязательно кого-нибудь убить.

• Когда, помимо следующего клиента, он сможет уже убить и дочку, и себя, виноват во всем будет все равно он один, и в тюрьму посадят его одного и никого больше, даже если, в отличие от всех, он-таки нашел выход и знает теперь, как надо.

• Когда только дочке поведано, как надо, на современном автомобиле она обязательно застрянет в придорожной канаве.

Зависть

"Самаритянка" – абсолютно анархистское кино. Оно абсолютно не против секса "как первопричины всех наших прегрешений", как было еще в "Весна, лето, осень, зима… и снова весна" – оно его просто не показало, принимая за правду, которую все знают – и больше не ограничивается протестом против одной лишь "мужской цивилизации". "Самаритянка" протестует против цивилизации как таковой – с "государством", "общественным мнением", "семейными ценностями". На бессловесном уровне об этом свидетельствует красота вообще, естественность красоты, достигнутая Ким Ки-Дуком на сей раз не в углу буддистского монастыря, не в безадресной и безвременной выгородке, как было в опять же "Весна, лето, осень, зима… и снова весна". Теперь красота естественна повсеместно – в современном городе Сеуле, на сельской бензоколонке, над "Маздами" и "Тойотами" под листопадом, в грязной дорожной луже, куда стекаются мозги самоубийцы, до такой сумасшедшей степени раскаявшегося во лжи. Красота – единственный защитник всего живого, немертвого, а Ким Ки-Дук при этом – Фассбиндер наших дней