Снимая лучшую комедию этого лета "Стэпфордские жены", крутой воротила американского шоу-бизнеса и приколист по жизни Фрэнк Оз не учел только одного: что ее не дай бог покажут в бывшем Советском Союзе. И немедля она превратится в худшую из всех возможных драм. Ехидство станет пафосом, долгий опыт -- невежеством, ум, естественно -- глупостью...
Снимая лучшую комедию этого лета "Стэпфордские жены", крутой воротила американского шоу-бизнеса ("Маппет-шоу", "Улица Сезам") и приколист по жизни ("Отпетые мошенники", "Вход и выход") Фрэнк Оз не учел только одного: что ее не дай бог покажут в бывшем Советском Союзе. И немедля она превратится в худшую из всех возможных драм. Ехидство станет пафосом, долгий опыт – невежеством, ум, естественно – глупостью. Несчастный богатый старик, он думал, что за десятилетия после мрачной антиутопии, написанной Айрой Левиным, тематику "войны полов" все давно разжевали и выплюнули. Что после первой экранизации 1975 года были, в конце концов, разнообразные варианты – "Месть стэпфордских жен", "Стэпфордские мужья", "Стэпфордские дети" – и пора уж завязывать со всем этим идиотизмом, учитывая насущную реальность дружбы полов, дружбы отцов и детей, даже, в конце концов, любимой тещи. Что из всех битв для нас важнейшей является битва с дураками, но и над любым дураком теперь можно только хихикать. А если его снимать – то изящно, как эдакий лимерик, эпиграмму на тему, а не топорные "аз-буки-веди". Ох, и наивный он был, этот воротила.
Что себе позволяет: уже в титрах стебается над бытом и семьей. Замахнулся на староамериканскую рекламу холодильников. Смешно ему, видите ли, как последние полвека из роскошных "Дженерал Моторз" (по-советскому – "Розенлев") в телевизоре лезут красотки-балеринки, обнимаются с холодильником, спят в нем, живут. А микроволновка, а вафельница!!! Какие красотки-спортсменки проносят ее с Олимпийским огнем до семейного обеда из тысяча и одной пиццы. Всю дорогу ему, видите ли, смешны сказочно-пряничные среднеамериканские городки с парками и бассейнами, с особнячками с колоннами, с мебелью с инкрустацией, с сигнализацией и кондицией, с живописным семейным портретом во всю стену и числом комнат N+101 (где N – число членов семьи). С большими деньгами и сказочными возможностями, которые они дают. Уже по такому наглядному издевательству над самым святым очень легко представить, что Фрэнк Оз наворотил с нашими отношениями.
У него, видите ли, Николь Кидман начинается как законченная стерва, доведенная своим "медиа-лицом" до полного автоматизма – и ничего, смешно. Когда ее столь же автоматически уволили с работы, Оз не потирает руки с чувством глубокого удовлетворения, а продолжает ржать. И когда Мэттью Бродерик вслед за женой сам уволился с должности вице-президента той же телекомпании, схватил отпрысков в охапку и повез семью в маленький миленький Стэпфорд, где никаких раздражителей, поскольку Кидман все еще в миноре (в глубоком шоке, блин), он тоже ржет буквально в голос. Особенно когда Бродерик загляделся на мелькнувшую в окне автомобиля типичную стэпфордскую жену – талия в рюмочку, платье цветастое, улыбка на лице. Не то, что стерва Кидман – вечно в черных дизайнерских изысках, морда вредная, речи злобные. Но что, разве можно терпеть ее и терпеть, и чтобы конца не видно? Над чем смеетесь?
Тем не менее, когда дальше пойдет сюжет, вроде бы всем известный, фильм, как ненормальный, снова будет дедраматизировать. Бэтт Мидлер будет острить, Гленн Клоуз и Кристофер Уокен – ловить кайф от своей переменчивости, вальс будет повторять Скарлетт О'Хару и Рэтта Батлера, Ларри Кинг – самого себя, он у них – как Чапаев, и все начнет двигаться, двигаться безостановочно. Но до полной же ерунды, друзья. Послушайте, вон ведь собачка по логике не может быть резиновая. Что, только чтобы смешно с лестницы свалилась? Или клон Кидман на столе, который вообще по логике не нужен – неужели лишь чтобы глаза вдруг открыл, и вся публика рухнула? Как можно так дурить публику, будто она – из XVIII века? Это в те времена высший свет обожал механические игрушки. Мол, пастушка, пастух, цветы, травка, коровки, бычок (бык) – и вдруг все оживает, пастух целуется с пастушкой, коровки склоняются над травкой, бык нацеливает рога с цветочным венком на пастушью задницу, и ни одна деталь картины – нелишняя. Чем больше разноплановых движений совершалось, тем большее удовольствие получали тогда наблюдатели механически-кукольной композиции. Только с какого бодуна фильм нас держит за высший свет? Кто дал право, чтобы "и тебя посчитали, и меня посчитали"?
Это поганым аристократам удовольствие от игрушек – результат положения вне игры. Игрушке веришь настолько, насколько она игрушка, всему остальному – настолько, насколько оно – оно. Им неродившихся Хейзингу с Гадамером не надо было читать – они сами их породили полтораста лет спустя. Плюгавые аристократишки возомнили себе, что вне игры можно верить на слово – купцу, там, или переписке с возлюбленной в течение многих лет через массу войн и эпидемий. Ишь, гады – так им показали в конце ихнего века мадам Гильотину, всем, и вроде не осталось никого. А тут вдруг какой-то Фрэнк Оз заявляется, как мальчик, который спустился с американских гор, и снова та же бодяга. Мол, Кидман чем дальше, тем лучше, но Бродерик это заслуживает, и не то что никакого "подай-прими-пошла вон", но даже никакого "мужчина должен быть мужественным", "женщина должна быть женственной", "кто в доме хозяин" или наше любимое: "Наживали, наживали"… Нет, в фильме все происходит "так просто" – просто так, от балды и для хохмы. Когда кошка в доме хозяин, кошка.
Фрэнк Оз реально виноват перед всем советским человечеством. Если б учел, что мы есть, и не просто, а мало "шестая часть мира", тогда Гленн Клоуз в конце было б, конечно, жалко, но ей тоже головой следовало бы думать, тем более с такой талией. Только вместо всеудручающего оголтелого вранья про всякий-разный аристократизм духа органическое чувство юмора произрастало бы из простой сермяжной правды. Да пусть она, "жена", блин, "степфордская", умней тебя в тыщу раз. Если это позволит ей приносить бабки, и дом будет – полная чаша, почему нет? Главное, чтобы "ум" свой гребаный проявляла где-нибудь, где нас нет. А там, где мы есть – если хочет, чтобы мы были – она все равно будет дура набитая. То есть либо и вправду дура, либо пусть притворяется. Все святое молчание в смысле "заткнись, а? – я устал" и святые слова "ну, что ты несешь про бином Ньютона, когда утром Владимир Владимирович"… – это ведь тоже юмор, только наш, первородный, сермяжный. Не игрушки вам. Или что ж ей, ума-то так и не хватает, взять-притвориться? Ну, точно дура. Ведь и Кидман попробовала на минуточку – так на то она и Кидман – и еще в школе Печорин говорил: "Нет, к дружбе я не способен. Из друзей один вечно тиран, другой – робот. Быть роботом я не могу, тираном – обременительно. Так что к дружбе я не способен". Ей Печорина мало? А Пушкин – это наше все, между прочим.
Фрэнк Оз – яркая индивидуальность, а Пушкина не читал.
Если вы хотите предложить нам материал для публикации или сотрудничество, напишите нам письмо, и, если оно покажется нам важным, мы ответим вам течение одного-двух дней. Если ваш вопрос нельзя решить по почте, в редакцию можно позвонить.