
В прокат вышел триллер «Дело "Мальдорор"» — участник Венецианского кинофестиваля прошлого года и один из самых беспощадных тру-краймов последних лет. Сценарий фильма отталкивается от реальных событий, произошедших в городке Шарлеруа в Бельгии в 90-х годах, но основным мотивом детектива становится не поимка маньяка, а поиски справедливости и функционирование системы правосудия.
Обсудили с режиссером картины Фабрисом Дю Вельцем, как моральные дилеммы разрушают людей, где рождается одержимость и можно ли снимать о реальных трагедиях жанровое кино.
Готовясь к нашей беседе, я смотрела и пересматривала ваши ленты: любимое мной «Поклонение», «Мучение», «Аллилуйя» и др. Ваш диагноз обществу не очень-то оптимистичный. Но в то же время как автор и режиссер вы не воспринимались мизантропом, как будто в ваших фильмах остается место надежде и гуманизму.
Нет, я совершенно точно не считаю, что все безнадежно. Я думаю, что это очень кинематографический прием — показать две противоборствующие силы. В нас есть две силы: та, которая стремится к разрушению, и еще одна, которая тянется к свету. Я думаю, где-то между и есть пространство для создания персонажей со своими дилеммами, со своими надеждами… Но человеческая натура устроена так, что порой разрушительная сила берет верх. Разумеется, есть множество авторов и художественных произведений, которые больше тяготеют к «сумеречной» зоне, потому что… В художественном плане это куда сильнее отрезвляет, даже выглядит более живым, что ли, потому что раскрывает людей, выводит на чистую воду.
Меня захватывает то, чего я не до конца понимаю, — это становится моей обсессией. Тем, что я пытаюсь раскопать. Меня интересует человеческая натура, когда я чувствую, что я чего-то не понимаю, я стараюсь углубиться и пропустить это через себя.
Когда наблюдаешь за вашими героями, складывается впечатление, что их одержимость начинается там, где заканчивается гуманизм, — они одержимы какими-то идеями или другими людьми, как Глория в фильме «Аллилуйя». Поль Шартье (Антуан Бажон) стоит немного особняком, потому что именно неподдельный гуманизм толкает его к одержимости.
Это ваша интерпретация, она достойна уважения, но я не уверен, что я бы сформулировал так же. Для меня все взаимосвязано и одно не исключает другого. Молодой Поль Шартье в «Мальдорор» — хороший молодой человек, по-настоящему хороший, но со своими демонами, со своей импульсивностью, и он наталкивается на стену непонимания. Он сталкивается с настоящим препятствием, но поступает так, как считает справедливым.
Молодой человек из неблагополучной среды, который вырывается из этой неблагополучной среды, чтобы стать полицейским, и он думает, что, став полицейским, сможет добиться справедливости или по крайней мере внести свой вклад в общее дело правосудия. Но его останавливает эта «стена», коррумпированная стена, и он впадает в одержимость. И эта одержимость отдаляет его все больше и больше от его семьи, от его ценностей, до тех пор, пока он полностью не тонет в этом. И мне кажется, это чудовищно… чудовищно человечно. Я думаю, есть много людей, которые хотят бороться с несправедливостью.
Так что я не думаю, что мы можем противопоставить одержимость гуманизму. Я думаю, что одержимость глубоко сидит в людях. Именно она уводит нас вперед, заставляя терять все больше и больше, с одной стороны, и продвигая все дальше и дальше к максимуму — с другой.
К тому же Поль совсем не похож на традиционных героев детективов. Для подготовки к съемкам вы работали с источниками и архивами, истоки персонажа тоже корнями уходят в реальную историю?
В фильме есть множество реальных элементов. Мы проделали огромную работу с документами, а затем сплели все, что накопали, в узел драматургии. На самом деле эта история хорошо известна и в Бельгии, и во Франции, и с 90-х годов все еще не забыта. Это был эффект разорвавшейся бомбы, который оставил след на многих людях. Девочек можно было спасти, если бы была реальная возможность действовать. Многие детали расследования выглядят странными и сегодня, многие улики были связаны делом, но были проигнорированы… Мы скромно хотели снять именно художественный фильм — но фильм, драматургия которого выстроена на реальных элементах и глубоко вдохновлена трагическими событиями.
То есть Шартье — фигура абсолютно вымышленная?
Чистая драматургия! Есть пара-тройка деталей, которые мы позаимствовали у реальных полицейских, но они были куда более зрелыми людьми. А мне было важно, чтобы герой был совсем молодым, буквально вчерашним школьником.
Насколько сильно лично на вас повлиял скандал с делом Марка Дютру?
Скандал разразился в середине 90-х. Мне было 20 лет, и я наивно считал мир взрослых безопасным и хорошо организованным. Меня, как и многих людей из моего поколения, это дело абсолютно потрясло. Мы слышали о сокрытой информации, абсурдных предположениях и общей беспечности полиции и судей. Бельгийцы очень долго не могли сбросить с себя это дело. Нас всех будто бросили в сточную яму. Мы с ужасом наблюдали, как родители подростков сталкивались с несовершенством и абсурдностью системы правосудия.
Позже мы узнали, что расследование утонуло в политических дрязгах между разными подразделениями полиции, что повлекло за собой невосполнимый ущерб. В Бельгии, как это не раз случалось во многих странах, все гадали: как мы докатились до такого? Подспудно я всегда хотел снять кино об этой трагедии. Но её детали слишком ужасны, и мне было трудно обратиться к этому материалу: в Бельгии это до сих пор очень чувствительная тема. Когда я только начал говорить, что хотел бы снять фильм по мотивам скандала с Дютру, я столкнулся с враждебностью.
«Дело "Мальдорор"», действительно, еще и картина о конце эпохи. Эпохи, когда в маленьком городке было безопасно, соседи не закрывали двери на ночь и все друг друга знали. Но в один момент знакомое место стало будто чужим. Как думаете, мы застряли в этом периоде или ситуация все-таки изменилась к лучшему?
Ситуация, конечно, сильно изменилась, но коррупция никуда не исчезла. Она развилась на глобальном общемировом уровне — мы это видим и в социальных сетях. Если говорить о юге Бельгии, то он действительно все еще остается очень провинциальным. Остается много тайн, происходит много вещей, много беспорядков, но природа людей все та же. Да все то же самое, за исключением того, что коррупция эволюционирует, становится еще более глобализированной и технологичной и еще лучше прячется.
Получается, главная злодейка и антагонистка в «Мальдороре» — это бюрократия?
Да, бюрократия — это ад. Настоящий ад. Потому что бюрократия никогда не бывает справедливой. Она должна использоваться, чтобы система функционировала, — это самое важное, чтобы правосудие работало на всех уровнях и во всех странах. То есть система правосудия должна быть независимой, но этого практически невозможно добиться в современном мире.
Но я еще раз скажу: я хотел снять художественный фильм, который был бы увлекательным настолько, насколько это возможно. Но в то же время я уверен, что природа людей такова, что подобные жуткие вещи будут происходить снова и снова, вот почему единственный способ защитить себя — это иметь систему правосудия, которая сможет быть независимой и реально функционировать.
Тру-крайм — один из самых востребованных сейчас жанров, и речь не только о художественном кино, но и о сериалах, документалках, подкастах. Но всегда есть риски строить сценарий на чужих костях. Как вы подходили к столь деликатному вопросу и как меняли киноязык тру-краймов под себя? Возможно, вы связывались с семьями жертв?
Нет, мы не связывались с семьями погибших, но отнеслись к их трагедии со всем уважением. Для меня «Мальдорор» — не совсем традиционный тру-крайм вроде тех, что я и сам смотрю на Netflix. Я хотел сделать другой фильм. Фильм, который в первую очередь вплотную подводит к очень непростой моральной дилемме. Я скорее ориентировался на американских режиссеров 70-х вроде Сидни Люмета (вероятно, Фабрис имеет в виду фильм «Серпико» — прим. ред.). В первую очередь меня волновала моральная дилемма Поля Шартье, кроме того, мне было важно поговорить о зле, о том, как оно распространяется, и о правосудии — о чем мы говорили выше: как оно функционирует, когда помогает, а когда закрывает глаза. Очень хотелось в этой истории быть рядом с Полем и не отвлекаться на жанровые аспекты вроде графического насилия. Хотелось сместить акценты.
Но по ходу развития сюжета фильм так или иначе приобретает черты скорее даже хоррора, а не тру-крайма.
Я хотел, чтобы кино было пронизано абсолютным реализмом, поэтому первую его часть снимал на натуре. Локации ограничивали моё стремление к эксцентричной эстетике фильмов ужасов. Опять же я стремился снять криминальный триллер в духе французских фильмов 70-х, но с уклоном в реалистичный подход Сидни Люмета и, конечно же, полудокументальный стиль Уильяма Фридкина. Последний повлиял на меня больше всех.
Фильм «Поклонение» стал завершением так называемой Арденнской трилогии, а «Мальдорор» выступил первой частью уже новой. Вы уже знаете, о чем будут другие два фильма?
Если все пойдет по плану, действие следующего фильма будет происходить в Конго, накануне того как Конго стало бельгийской колонией в конце XVIII века. Король Леопольд II владел этой огромной территорией и заставлял туземцев работать, потому что Европе был необходим каучук. Абсолютное варварство! Уму непостижимо, что там творилось два десятилетия кряду. А третья глава — это сотрудничество бельгийцев с нацистами, Бельгия воевала на территории СССР.
И последний вопрос: можете сказать пару слов о названии фильма?
Название отсылает к прозаической поэма Лотреамона «Песни Мальдорора». В 1869 году Лотреамон старался исследовать зло своего времени. Я, как и он, изучаю суть зла, его неприкрытое распространение и его последствия, но уже в нашу эпоху.