Интервью с Алексеем Серебряковым

Об идеалистах, МММ, Андрее Смирнове и бабе начала прошлого века…

Нет, Ливнев дал мне книгу (Одноименная автобиография Сергея Мавроди – прим. ред.), и спросил: интересно ли мне это будет исполнить. Собственно говоря, с этого все началось. Но так как книга написана от первого лица, над сценарием мы очень долго мучались. Было невероятно тяжело перевести ее в формат киносценария, придать художественность.

А чем вас больше всего зацепила личность героя при прочтении книги?

Прежде всего тем, что это очень яркий человек. И то, что он провернул, без сомнения, одно из самых серьезных явлений в новой российской истории. Так что было интересно сыграть его и с позиции психологии персонажа, и с позиции содержания, сюжета. Но мы снимали картину для сегодняшнего зрителя, а это, в основном, молодые люди от 14 до 27 лет. Конечно, они не помнят те времена, 94-й год. И мы должны были это учитывать. Честно говоря, мне лично фигура Мавроди была бы более интересна, если бы это снималось как авторское кино с большей психологической прорисовкой характера, с более серьезным анализом его личности. Но тогда бы картина не имела такой зрительской аудитории. Поэтому нам пришлось пожертвовать какими-то художественными и психологическими вещами ради сюжета и смотрибельности. Это ведь не психологическая картина, не драма. Но мы и здесь попытались показать, что он идеалист. А как показывает история, именно идеалисты совершают самые чудовищные вещи.

Вас не смущало, что хоть вы и абстрагировались от Мавроди, спрятавшись за фамилией Мамонтов, тем не менее, какие-то жесты, детали были «сняты» с него самого? При этом внешне вы, конечно, же, абсолютно на него не похожи…

Да, что-то я «снял» с него, но пунктирно. У меня не было задачи делать портретный грим. Но, тем не менее, я не мог не учитывать, что это МММ, и что все-таки прототипом Мамонтова является Мавроди.

Вы очень требовательны к ролям и материалу в целом. За последние несколько лет – ни одной проходной роли в кино и, кажется, ни одного сериала.

Да, нет, это не совсем так. Я снимаюсь и в сериалах тоже. Но пытаюсь регламентировать свое участие в сериальном движении. И скоро должны выйти две восьмисерийные картины. Говорить о сериалах, даже коротких, достаточно сложно, потому что это вообще отдельная индустрия. Это все равно не полный метр. Разница огромная. Хотя понятно, что и полный метр может быть некачественным.

Сегодня очень многие хорошие режиссеры снимают для телевидения, например Сергей Урсуляк, потому что, как он считает, – это единственная возможность донести серьезный материал до широкой аудитории. Когда вы соглашаетесь на полный метр, например, на того же «Иванова» (2010), вы ведь заранее понимаете, что, к сожалению, сегодня реалии таковы, что неизвестно, кто это увидит и увидит ли вообще…

Конечно же, я прекрасно понимаю это и отдаю себе отчет в том, какова в основном зрительская аудитории, которая сегодня ходит в кинотеатры. Я просто надеюсь, что люди, которые хотят это посмотреть, каким-то образом все-таки это увидят. Но их будет, без сомнения, не так много. Но это не значит, что о них не надо думать.

Вы не раз говорили, что больше всего при подготовке к роли опираетесь на свою фантазию. А когда ваш герой не современник, как в «Пирамммиде», а исторический или литературный персонаж, как тот же Иванов, читаете ли вы какие-то архивные материалы, документы, переписку Чехова, например?

Конечно, я читал письма Чехова и книги, посвященные Чехову и конкретно этой пьесе. Читал и его переписку по поводу «Иванова». Но это скорее некая литература, которая помогает составить определенное мнение о том, что ты должен делать. У меня в биографии не было таких исторических персонажей, которые предполагали бы сидение в архивах. Поэтому я все равно в большей степени основываюсь на собственной фантазии.

У вас сейчас выходит одна картина за другой. Что еще ждете в ближайшее время?

Вышел «Иванов», сейчас «Пирамммида», надеюсь, что ближе к лету выйдет долгожданная картина «Жила-была одна баба» (2011) Андрея Сергеевича Смирнова. Это сценарий самого Андрея Сергеевича. И он снимает после тридцатилетнего перерыва.

Какие ощущения от работы с ним, от него самого?

Он удивительный персонаж. Удивительный человек. Я абсолютно в него влюблен. И от души желаю ему, чтобы картина у него получилась, потому что он совершенно уникальный человек.

Как вы думаете, у этой картины будет хорошая судьба, увидит ли ее все-таки широкий зритель?

Андрей Сергеевич считает, что ее можно достаточно успешно прокатать. У меня нет такого ощущения. Я сомневаюсь, что современная аудитория будет интересоваться жизнью какой-то бабы начала прошлого века. Но я очень надеюсь на какую-то фестивальную судьбу картины. Я считаю, что Андрей Сергеевич заслужил массу всевозможных дивидендов, потому что, кроме того, что он огромный талант, он действительно настоящий трудяга.

Желая картине фестивальную жизнь, какой фестиваль вы бы предпочли?

Если честно, даже не знаю. Я человек не тщеславный. А все фестивали, как правило, ангажированы, и выбор членов жюри не всегда соответствует качеству картины. Мне важно, как я уже говорил, чтобы у тех людей, которые хотят увидеть эту картину, была такая возможность. И фестиваль – это часто единственный способ показать ее зрителям.

Не возникала ли у вас мысль «А не срежиссировать ли что-нибудь самому?»

Эта мысль уже давно сидит. Я же более тридцати лет в кино. Я уже много видел и много знаю. Я ничего другого не умею, и мне этот большой опыт, конечно, хотелось бы каким-то образом использовать. А в качестве артиста я буду востребован все меньше и меньше с годами. Это нормальный, естественный процесс – молодая аудитория требует молодого героя. Моя задача на сегодняшний день состоит в том, если говорить на примере американского кинематографа, чтобы создать себе такую ситуацию, при которой можно было бы быть Клинтом Иствудом. То есть, уже не будучи востребованным молодым зрителем, сохранить за собой право делать то, что ты хочешь в качестве режиссера или артиста, и иметь какую-то свою зрительскую аудиторию, которая все равно будет приносить какие-то деньги, и ты будешь держаться на рентабельном уровне.