Кинематограф зла: почему мы любим и ненавидим «Заводной апельсин» Стэнли Кубрика?

Грамматика насилия

Малкольм МакДауэлл в роли Алекса на кадре из фильма «Заводной апельсин»

Экранизация романа Энтони Бёрджесса, за которую Кубрик взялся после неудачи с постановкой «Наполеона», внесла очевидную остроту в фильмографию режиссёра. «Заводной апельсин» показал публике зловещий оскал, едва выйдя на экраны: ленту обвиняли в нигилизме, в дифирамбах насилию и разжигании ненависти. Ни на какой другой фильм Кубрика не нападали с таким неистовством, с каким клеймили «Заводной апельсин» за аморализм и жестокость. Кубрик не прогадал в попытке поставить бунтарское молодёжное кино, чего ему не простили консерваторы и комитеты по цензуре, — в течение 30 лет если британцы и смотрели картину Кубрика, то только нелегально.

В медиа циркулировали кадры недавней войны во Вьетнаме, мир сотрясала волна студенческих бунтов, миролюбие «детей цветов» теряло очки доверия (особенно после убийства, совершенного бандой Мэнсона), а спецслужбы продолжали испытывать методики по контролю над сознанием — в такую реальность ворвался «Заводной апельсин», доводя тревоги и скепсис западного общества до предела.

Малкольм МакДауэлл в роли Алекса на кадре из фильма «Заводной апельсин»

Путь Кубрика к роману Бёрджесса сам по себе драматичен: отказавшись от экранизации в разгар работы над «Доктором Стрейнджлавом», режиссёр пересмотрел свои взгляды и осознал притягательность материала: в ответ на сложный синтаксис романа Кубрик предложил не менее хитрый визуальный язык. Привычный для мастера гротеск, изобилие чёрного юмора, атмосфера сюра и яркие музыкальные контрапункты: на этом столкновении Кубрик выстраивал свою историю о чудачествах Алекса — молодого отморозка, который сначала насилует и убивает людей, а затем общественные институты проделывают то же самое с ним.

Кубрик никогда не стеснялся грубых обобщений, особенно в философской антропологии. Он всегда рассуждал о человечестве как заведённой кукле, которая существует в ситуации борьбы за свободу воли. Люди пасовали перед лицом исторических перемен («Барри Линдон»), инопланетных и божественных сил («Космическая одиссея 2001»), военной дисциплины («Цельнометаллическая оболочка») или даже собственных сексуальных фантазий и фрустраций («С широко закрытыми глазами»). «Заводной апельсин» — центральное и, без всяких сомнений, наиболее мрачное высказывание Кубрика о превратностях свободы воли, о механизмах принуждения и естественной тяге человека к насилию. Несмотря на техническое развитие, социальное регулирование, высокую духовную культуру и сложную аверсивную терапию, человечество, подобно приматам из «Космической одиссеи», с таким же усердием рвется к дубинке.


Пессимизм и злая магия музыки

Малкольм МакДауэлл в роли Алекса на кадре из фильма «Заводной апельсин»

В этом и заключалось принципиальное расхождение с первоисточником Бёрджесса. Там, где писатель ссылается на мимолётный максимализм и буйство гормонов (в романе Алекс становится благополучным членом общества), Кубрик доводит пессимизм до конца: тёмная, иррациональная сущность человека неискоренима, а дисциплинарные методы коррекции служат ещё большему злу, чем свободная поступь индивида. «Заводной апельсин» Кубрика не оставляет людям шансов («я и впрямь излечился!»), при этом продолжая симфонию кичливого насилия — эстетского и окрылённого.

Высокое и низкое, идеалы и пороки — они уживаются не только в сетке постмодернистской культуры, но и внутри человека. Так Кубрик строит парадоксальную образность Алекса и самого фильма: духовные высоты Бетховена и его «Девятой симфонии» стимулируют оргиастическое удовольствие от убийств и насильственного секса. Кубрик снимает оковы пресловутого идеализма, напоминая: духовная культура нередко взывает к жизни агрессивные инстинкты. Выбор репертуара из венской классики здесь определён замыслом: стоит лишний раз напомнить, что среди приспешников Гитлера музыка Моцарта, Бетховена, Баха и Вагнера тоже была в почёте.

Малкольм МакДауэлл в роли Алекса на кадре из фильма «Заводной апельсин»

«Метод Людовико» — тошнотворная кинотерапия плюс комплекс лекарств, в ходе применения которого Алекса начинает воротить от показанных на экране зверств, — давно стал отдельным символом фильма. Меж тем это ещё и блестящая иллюстрация кубриковских практик, если не принципа работы кинематографа вообще. Пассивность зрителя перед потоком образов, власть постановщика кодировать эмоцию и транслировать «испытуемому в кресле» — блестящая метафора фильма как диктатора в обществе непрерывного спектакля. Похожим образом работает сам Кубрик, давая нам разноречивый каскад чувств: от чистого ужаса до беззастенчивого смеха.

От поп-арта к насилию в академическом стиле

Малкольм МакДауэлл в роли Алекса на кадре из фильма «Заводной апельсин»

Головокружительное сочетание поп-арта и высокого искусства, духовых инструментов и электроники — Кубрик пришёл к парадоксальной комбинации стиля, которая не только отразила абсурдную логику фильма, но и подчеркнула упадочный дух современности. «Заводной апельсин» вышел в момент, когда Великобритания вносила свою лепту в поп-культуру: образы скинхедов и тедди-боев, интерьеры средних потребителей, воспетые в коллажах «отца поп-арта» Ричарда Гамильтона, антиутопическая эстетика книжных бестселлеров — всё это впиталось в симфонический кошмар Кубрика. Лента внушает чувство, словно сама музыка дирижирует ужасом и влечёт человека к разрушительной творческой страсти.

Малкольм МакДауэлл в роли Алекса на кадре из фильма «Заводной апельсин»

«Заводной апельсин» — пример неожиданных эмоций, которых можно добиться от зрителя, умело декорируя пространство и работая над интонацией каждой сцены. Кубрик выдерживает внутри одного фильма балетное, возвышенное насилие с китчем и скабрёзностью. Здесь пошлые, гиперсексуальные интерьеры (от молочного бара до квартиры кошатницы) сочетаются с монументальной эстетикой модерна, будь то медицинские комплексы или тюремные коридоры. Кубрик перелицовывает отношения низкого и высокого, человеческую волю к власти с жуткими проявлениями девиаций: всё это лишает картину привычного назидательного пафоса, а скорее провоцирует на исследование новых, странных и противоречивых граней личности. Гротеск окончательно завладевает стилем режиссёра — его нельзя не заметить в фаллической скульптуре, которой Алекс терроризирует жертву, в формах футуристического бара, а также в нахальной театрализованности сцен.

Педант и сценограф ужаса

Малкольм МакДауэлл в роли Алекса на кадре из фильма «Заводной апельсин»

Безусловно, «Заводной апельсин» не получился бы таким красочным фильмом, не будь Кубрик закоренелым формалистом. Центрированная композиция, яркое освещение пространств, движение камеры, будь то легендарный dolly out с отъездом от героя или ручная съёмка (которой, кстати, Кубрик всегда управлял самостоятельно), сочетание замедленных и ускоренных сцен — в этом и заключается стилевое многообразие режиссёра, умевшего добиваться контрапунктного столкновения эмоций и настроений. Это страшно смешное, но в то же время безумно пугающее в своём цинизме кино.

Малькольм МакДауэлл, которому довелось в 27 лет сыграть главную роль в своей жизни, утверждал, что сегодня «Заводной апельсин» куда проще смотреть с чувством юмора, нежели в 1971 году. Действительно: зритель более опытен и готов к восприятию неожиданных, крамольных идей, способен к сложной социальной диагностике и полистилевой тонкости режиссуры. «Заводной апельсин» оказался фильмом страшно современным: в 70-х он смотрел на общество комфорта и изобилия, злорадно посмеиваясь над ним. Сегодня, когда медиа трещат от визуальных удовольствий, а музыка Людвига звучит из каждого смартфона, улыбка Алекса становится ещё более зловещей.