Рождество напрокат

"В Рождество все немного волхвы" – написал некогда Бродский. И в самом деле, пушисто-округлое слово "Рождество" настраивает даже закоренелого скептика на сентиментальный лад. Хочется верить в невозможные блажи, в исполнение застарелых ребяческих надежд. Даже аляповатые открытки с игрушечными елочками, припорошенными бутафорским снежком, вызывают у нас не приступы ехидства, а почти неподдельное умиление. На Западе Рождество – праздник "частный" и одновременно "общественный". Еще бы, ведь это – день появления на свет божественного младенца, рожденного в небогатом, но дружном и добродетельном семействе. Семейное рождественское застолье – наглядная демонстрация прочности уз "первичной ячейки общества", а устойчивость семейных ценностей – один из краеугольных камешков казенной американской идеологии. Но праздники проходят, в памяти остается послевкусие торжеств, которое на фоне банальной реальности видится чем-то вроде миражной растравы, а показное семейное согласие тает столь же скоро, как искристый бенгальский огонек.
"Рождественское" кино вторит зрительским ожиданиям. В подобных фильмах торжествует непременный и обязательный хэппи-энд. Сиротки находят родных, одиночки – друзей и возлюбленных, потерянные зверьки – заботливых хозяев. Санта Клаус (Дед Мороз) и добрые ангелы появляется далеко не в каждой картине – их функции передаются благодетелям во плоти, рождественское чудо находит воплощение в предсказуемой "засахаренности" сюжета. Рождественские истории – не изобретение Голливуда, сходный жанр "святочного рассказа" был популярен среди европейских беллетристов прошлого века. Байки про осчастливленных вдов и обогретых младенцев сочиняли в свое время даже Чарльз Диккенс и Федор Достоевский. Историю о смышленой златокудрой девочке, которая устроила выгодный брак для своей очаровательной матушки, мог бы написать любой из классиков былого. Но сочинили ее в нашем веке современные голливудские сценаристы, а срежиссировал ее почтенный профи Тэд Котчефф. Его фильм "Семья напрокат" – отличный пример "рождественского кино". Холостой бизнесмен нуждается в важном контракте. Чтоб добиться расположения делового партнера, он выдает себя за семейного человека. Нанимает на время "фальшивую" жену с "поддельной" дочерью. А потом – привязывается к непосредственной малышке, влюбляется в ее достойную мать. И посылает ко всем чертям барыш, ради простого семейного счастья. Все довольны и счастливы.
Впрочем, среди кинематографистов встречаются и неисправимые ерники, у которых от рождественского "сиропа" выступает аллергическая сыпь. Их анархистская неприязнь к обывательским устоям выливается в безудержное вышучивание стереотипов, сопутствующих празднованию Рождества. Так, в "страшной сказке" Тима Бертона "Эдвард Руки-Ножницы", выворачивающей наизнанку традиционный сюжет про "красавицу и чудовище", печальный финал не случайно пристегнут к "семейному празднеству" – нет и не будет вам долгожданного хэппи-энда, господа обыватели! Долой предсказуемость рождественского финала – так рассуждал и Норман Рене, автор черной комедии "Безрассудная". Поначалу фильм напоминает рождественскую идиллию, но чем далее – тем более становится похож на абсурдистский бред. За пять минут до "рождественских колоколов" муж признается супруге, что нанял для нее киллера и специалист вот-вот придет. В ночной рубашке и тапочках эта наивная "домашняя женщина" уходит в неизвестность и мглу. Ежегодно канун Рождества приносит беглянке жестокие сюрпризы: ей суждено попасть под подозрение в убийстве мужа (тот отыскал ее и приехал мириться), надолго потерять память, увернуться от пули старшего сына, мстящего за отца, сделаться психоаналитиком и по долгу службы выслушивать исповеди младшего отпрыска ( коему неведомо, что перед ним – его мать). Волею автора она свободно перемещается по просторам родной страны (из заштатного городишки, где-то в Мэне или Вемонте – в вольные прерии Запада, оттуда – в сверхсовременный мегаполис Нью-Йорк) и по социальной лестнице (из заурядной домохозяйки из низов среднего класса, она превращается то в безымянную бомжиху, то в крутую "врачевательницу человеческих душ"). Героиня фильма Рене, блистательно сыгранная Мией Фэрроу – женский аналог вольтеровского Кандида. Ее странствия и приключения опровергают убеждения завзятых оптимистов, будто "все к лучшему, в лучшем из возможных миров". Рождественская мишура не застит авторам беспристрастного взора.