Интервью с Томом Хэнксом

Когда вы впервые узнали о режиссере Спилберге?

Помню, как на ТВ показывали «Дуэль». Я тогда учился в школе, и в газете наткнулся на статью, в которой говорилось: «Сегодня вечером вы увидите такое, чего никогда не видели на телевидении»… И решил посмотреть. Мне тогда было лет 12-13, и теперь, оглядываясь назад, я понимаю, что уже в этом фильме Стивен сформировал свой почерк – визуальный стиль, основанный в большей степени на монтаже, нежели на чем-либо еще. В то время телефильмы обычно состояли из диалоговых сцен, снятых по одному принципу: общий план, крупные планы, потом какая-нибудь связка между сценами, подходящая по сюжету. Но «Дуэль» была смонтирована иначе: спидометр, нога на педали, рычаг переключения скоростей, очки Денниса Уивера в зеркале заднего вида… Это была совершенно новая, абсолютно кинематографичная форма изложения, с которой я до тех пор не сталкивался, – не считая черно-белых итальянских или французских фильмов, где актеры особо не разговаривают.

Вы пытались как-то сработаться перед съемками «Спасти рядового Райана»?

Я знал, что Стивен заинтересовался этим сценарием. Своей команде бизнес-экспертов я тогда сказал: «Слушайте, если Стивен захочет видеть меня в этой картине – отлично. Жанровых фильмов такого типа уже давно не снимали, он будет ощущаться абсолютно по-новому. К тому же с таким парнем, как Спилберг: кто знает, на что он способен с последними технологиями!» А через пару часов мне звонит Стивен со словами: «Тут такое дело, я очень хочу снять День высадки союзников по-новому; у нас лежит сценарий, в котором, вероятно, придется все переписать заново, но, тем не менее…» Я говорю: «Я уже читал». И он тогда: «О, отлично!» Ну, собственно, мы и приступили к работе.

Сценарий действительно претерпел много изменений…

Его автор, Роберт Родат, и один из продюсеров, Марк Гордон, написали довольно много вариантов, которые мне виделись упражнениями на тему «Сержант Рок и его бравые коммандос» – сплошные клише. Стивену, как и мне, было интереснее делать картину про реальную жизнь ребят на войне. Пересматривая фильм сейчас, все-таки замечаешь сцены вроде той на Омаха Бич, когда солдаты кидают остро- умные реплики. На Омаха Бич не было времени остроумничать. Стивен поступил мудро, многое исключив из фильма, но наполнив его таким содержанием, которое в корне изме- нило впечатление.

Если бы вы хотели подколоть Стивена, что в нем могло бы стать объектом насмешки?

Стивен не умеет пить. Он благоразумно воздерживается, но обстановка – съемки, например, или промо-кампания – часто обязывает к тому, чтобы что-нибудь отметить. И вот вы обедаете с ним, и вам приносят бокал вина, или шампанского, или – как в Ирландии на съемках «Райана» – пинту «Гиннеса». Я тоже не пью, но меня хватает почти на две трети пинты пива. Стивена – на треть. Его начинает вести, и, в конце концов, он, похихикивая, говорит (пьяным голосом): «Что-то я уже совсем лыка не вяжу…» Кофе он тоже, кстати, не пьет, что меня всегда поражало.

Если вспоминать ваши ранние фильмы, то лучший из них, наверное, «Большой».

В те времена я брал роли одну за другой. Я пришел из репертуарного театра, где работать нужно было буквально постоянно. Мысль о том, что проекты можно рассматривать и выбирать, была для меня чем-то непостижимым. Я чувствовал себя на службе, выполняющим приказы. «Изюминка» к тому времени была моим восьмым фильмом, а «Большой» – девятым. В них я играл на подъеме. Раньше я перед каждой сценой погружался в размышления: «Так, чего ты хочешь? Чего я хочу от этой сцены? Как мне ее сыграть?» Но здесь Дэвид Зельцер (режиссер – EMPIRE) и Сэлли Филд мне просто сказали: «Мы пытаемся проникнуть в душу стэндап-комика». Из моих тогда восьми фильмов это был первый, про который я подумал: «Ну, здесь у меня будет простор для творчества, это куда больше, чем обычное ремесло». Настоящая роль, а не просто «приди вовремя и скажи свои реплики».

Вы появлялись на обложках британского EMPIRE шесть раз. Первый – в связи с «Костром тщеславия»…

Ох, ну вот опять…

Мы с вами тогда не прогадали!

Это очень интересно, потому что когда мы снимали, фильм был у всех на слуху. В Нью-Йорке шагу нельзя было ступить просто так, вокруг все ворчали: «Эта книга стала неотъемлемой частью национальной культуры, а они снимают по ней фильм с таким ужасным кастингом!» Ужасно подобраны были все, я в особенности. Вообще, Брайан де Пальма скорее работает в жанре иконографии, а не кино. И он самый бескомпромиссный режиссер – и в хорошем, и в плохом смысле – из всех, что вы видели. Это же человек, который снял «Лицо со шрамом». «Лицо со шрамом», б…ь! Уж он нам задал жару тогда.

Справедливо ли говорить, что переломным моментом для вас была «Их собственная лига»?

Вы сознательно решили, что вам нужно работать в другом ключе? Да. Я собрал свою команду экспертов и – не поймите то, что я сейчас скажу, превратно – заявил им: «Так, я завязываю играть слабаков».

В смысле?

Что я не собираюсь играть (плаксивым голосом) ребят, у которых жизнь не удалась, не вышло ничего с любимой девушкой и все валится из рук. 35 лет, второй брак – я тогда был женат на Рите Уилсон – и двое почти взрослых детей, вот где я тогда был. К тому времени я успел осознать, что моя работа, хорошо это или плохо, требует личной отдачи. Чтобы сделать фильм, нужно прожить с ним два года. Над ним нужно работать, совершенствовать диалоги… И потом ты смотришь на него со своей, субъективной точки зрения и спрашиваешь: «Достиг ли я того, чего собирался достичь?» И если не достиг, то, наверное, не так уж хотел проникнуть в фильм. В итоге я решил взять год передышки, и сказал свое- му агенту: «Подожду пока, сниматься не буду. Я, кажется, вырос из этих ролей».

Так почему вы взялись за «Их собственную лигу»?

По сценарию моему персонажу было 47 лет; он растолстел, обрюзг и больше не мог играть в бейсбол. Мне, когда я взялся за роль, было 36. Я сказал: «Пусть он будет таким парнем, который не может играть из-за какой-нибудь неприятности, скажем, выбитого колена. Он не может заниматься любимым делом, и ему ничего не остается, кроме как тренировать этих девочек. Такого героя я понимаю». Так что у меня получился персонаж, которому пришлось пойти на горький компромисс, но в итоге он выносит из этого кризиса определенную мудрость.

Потом вы снялись в «Неспящих в Сиэтле» и снова сошлись с Мег Райан и Норой Эфрон на съемках «Вам письмо»…

Нора работает почти как социолог. Она снимает фильмы о том, как люди общаются сегодня, в настоящий момент. Когда мы начали снимать «Вам письмо», я прочитал сценарий и сказал: «Это фантастика! Как думаешь, Мег справится?» Она ответила: «Мег придется справиться, причем в ближайшие пять минут, а то электронная почта уже устареет». И видит Бог, так и произошло. В фильме нет мгновенных сообщений, потокового видео, ничего такого. Снимать нужно было как можно быстрее. И в «Неспящих…», и в «Вам письмо» есть очень длинные сцены, каких в других фильмах не бывает. Сцену из «Вам письмо», где Мег лежит с простудой у себя в квартире, мы снимали пять дней, потому что она занимала двенадцать страниц сценария. Репетировали мы ее прямо на месте, так что основной упор старались делать не на слова, а на эмоции. Такую работу я просто обожаю, и Нора тоже, а вот остальные режиссеры, с которыми мне приходилось работать, терпеть не могут. «Что? Снимать гребаную сцену пять дней?!» Для этого нужно иметь терпение.

В «Филадельфии» больше всего запоминается сцена, в которой Эндрю Беккет переводит итальянскую оперу герою Дэнзела Вашингтона.

Мне тяжело смотреть эту сцену, но я рад, что в ней есть Дэнзел, потому что ему тоже приходится ее пересматривать. Он должен был сидеть там и слушать меня, и я, черт возьми, снимаю перед ним шляпу. Здесь требовались оба актера. Будь там один парень, в собственной комнате, где никто на него не смотрит, сцена не была бы и вполовину такой сильной. Я читал несколько статей, в которой сцену называли безвкусной, лишней, притянутой и дилетантской. Уверен, это от того, что критикам было не по себе, когда они ее смотрели. И я убежден, что такого эффекта добился Дэнзел: он мастерски показал, как неловко ему глядеть на полумертвого парня, переводящего для него оперу. Он просто из кожи вон лез от неудобства.

Досталось вам тогда от критиков за выбор этой роли?

Идея Джонатана Демме была в том, чтобы создать фильм, который сможет побороться за место под солнцем в мультиплексе. Он хотел снять картину, на которую пошел бы рядовой американский житель: «Давай посмотрим то кино, где парень умирает от СПИДа». Когда фильм вышел, треть зрителей приняли его очень тепло, еще треть сказали: «Это смело, это ново, и это неисследованная территория», а еще треть его сильно, сильно, сильно, сильно возненавидели. Писатель и активист за права сексуальных меньшинств Ларри Крамер написал желчную статью под названием «За что я ненавижу “Филадельфию”». В итоге именно она заставила каждого зрителя пойти, посмотреть и решить для себя, ненавидит ли «Филадельфию» он. Ларри выразил такую позицию: мы живем бок о бок с жестоким монстром, кровожадным, кошмарным монстром, который убивает нас один за другим. И вот что Голливуд предлагает нам с ним делать. Это неправильно. Это нечестно. Это не соответствует действительности. Да, с каждым из этих пунктов не поспоришь. Но Джонатан смог добиться того, на что тогда требовалось мужество и храбрость, в том числе и в деловом смысле, – ведь фильм в итоге собрал неплохую кассу. Он заставил вас увидеть больного СПИДом в банковском кассире, или в двоюродном брате, или в продавце… До тех пор со СПИДом у всех ассоциировался только Рок Хадсон.

Затем вы появились на обложке EMPIRE в связи с «Форрестом Гампом».

(улыбается) Ага, уже лучше.

В Англии «Гамп» поделил людей на два лагеря. Одни его обожают; другие считают его пропагандой извращенных ценностей. Девушка, которая пытается что-то сделать в жизни, умирает; парень, который сидит дома со своей мамой, получает все. Знакомо звучит?

Любой фильм способен выдержать любую критику. Во- первых: мама Форреста спит с директором школы, чтобы ее сын смог там учиться. Вот что она делает. Она ТРАХАЕТ ДИРЕКТОРА, чтобы Форресту не пришлось учиться в школе для отсталых детей! Я понимаю, когда люди смотрят этот фильм и говорят: «О, глупый, добросердечный мальчик, бла-бла-бла». Извините, но этот фильм снят, чтобы разбить вам сердце. Он скорее эмоциональный, чем интеллектуальный. Весь его посыл сводится к фразе: «Эй, парень, идиоты наступают!» Не верите? Посмотрите, кто управляет миром сегодня.

Тарантино считает «Форреста» черной комедией.

Да, это вполне себе черная комедия. Абсолютно. В глубине ее происходят темные, мрачные вещи. Ко мне подходили ветераны Вьетнама и говорили: «Мне понравился “Взвод”, но тот отрывок из “Форреста Гампа”… там вы, ребята, действительно ухватили, каково это – продираться через чертовы джунгли». Это что-то да значит. Да и остальное не веселее. Боб Земекис говорил: «Все торговцы креветками, кроме Форреста, на грани банкротства. Он делает состояние на том, что все остальные торговцы выходят из бизнеса». Мрачновато, правда? Форресту и лейтенанту Дэну, конечно, хорошо, но остальным-то каково.

Критики любят говорить про такие ваши фильмы, как «Аполлон 13», «Спасти рядового Райана» или «Изгой», что вам отлично даются роли обычных ребят в необычных обстоятельствах.

Да, с «Изгоем» это действительно так. Парень приземляется где-то у черта на куличиках, без каких-либо навыков выживания. Но Джим Лавелл из «Аполлона 13» был боевым пилотом, испытателем. Он отправляется на Луну отлично подготовленным. Там дело не в том, что он не знает, как оттуда выбраться, а в том, что он постоянно размышляет: «Как мне решить эту проблему? Как разобраться с тем?» И в «Спасти рядового Райана» – Миллер был капитаном, он воевал в Северной Африке, он был закаленным бойцом, который хотел выжить на войне. Разве это обычные ребята с улицы? Я бы так не сказал. Скорее, они обычные ребята, которые сумели добиться весьма необычных вещей.

Последним вашим появлением на обложке британского EMPIRE вы обязаны «Коду да Винчи».

Фильм вас порадовал? Он меня поразил. Он сработал, хотя не должен был.

Но получил пинков от критики.

Боже, ну конечно. Он же и впрямь очень невразумительный. «Код да Винчи» – это такая белиберда, которая старается выглядеть важной и убедительной. И вы ведетесь на ее убедительность, потому что слова Лэнгдона звучат ровно настолько авторитетно, насколько это нужно зрителю. На самом деле, мне кажется, фильм сработал как раз потому, что зрителя посвящают в тайну, – никому не нужную и в то же время невероятно значимую. А вы как думали, почему на такие фильмы ходят? Взять «Ангелов и демонов» – не бывает так, чтобы кусочек антиматерии взорвал целый город. Но вы выстроите на этом надувательстве целый сюжет, если сумеете сделать из него важную тайну и всех в нее посвятить.

В следующий раз зрители смогут вас увидеть – точнее, услышать – в «Истории игрушек 3», верно?

Да, мы проделали большую работу – три сессии звукозаписи, и будет еще как минимум одна, где-то через восемь месяцев. А потом наступит завершающая стадия – последние три сессии. Короче, у них не фильмы, а монстры какие- то. Вы замечали, что после титров всех мультфильмов Pixar перечислены дети – прочувствуйте длительность процесса! – все дети членов съемочной группы, которые родились за время работы над проектом? А с этим мультфильмом они придумали занятную штуку. Они не прислали нам сценарий, а продемонстрировали черновик – снятый, обработанный, озвученный ребятами из Pixar мини-мультфильм. Тим Ален, Джон Ратценбергер и я посмотрели его в кинотеатре и сказали: «Потрясающе! Давайте работать!»

Что сильнее всего изменилось в кино за последние 20 лет?

То, что фильмы можно смотреть постоянно. У вас есть доступ к каждому когда-либо снятому фильму, в любом формате. Вместе с этим стал более заметен вклад в кинематограф действительно значимых фильмов. Помню, когда я был ребенком, можно было посмотреть «Доктора Стрейнджлав» единожды – и, может быть, потом, через семь лет, увидеть его по телевизору. Или театр в твоем районе поставил бы по нему пьесу – и, собственно, все. VHS, безусловно, все изменил, хотя качество было довольно дерьмовым, и широкоэкранный формат обрезался под обычный. Теперь же, когда весь мир живет в Сети, можно посмотреть любой фильм Годара – или последнюю комедию с Уиллом Фер- релом – в любой момент, когда захочется. Это мне кажется самым важным изменением.

Еще за последние два десятилетия в кино очень развил- ся культ знаменитостей …

Ну да, хотя на самом деле знаменитостей стало меньше. Точнее, знаменитостей теперь выше крыши, но я не думаю, что они имеют какой-то реальный вес. Да, есть пара человек, каждый чих которых сам по себе новость, но все это так приелось, что для остального мира это уже просто фоновый шум.

Что бы Том Хэнкс, который снялся в «Тернере и Хуче», сказал о Томе Хэнксе, который только что закончил «Ангелов и демонов»?

(смеется) О, об этом надо бы спросить Тома Хэнкса, но его, к сожалению, сейчас здесь нет.