Все, что вы хотели знать о «Дау». Часть 2

На работу!

Газетчики писали о «Дау» главным образом в восторженных тонах. Но у всего этого великолепия, естественно, была и обратная сторона. Есть туризм, а есть эмиграция. Одно дело – приехать в статусе репортера или приглашенного научного светила и погостить в институте несколько дней или недель. И совсем другое дело, когда ты живешь там постоянно, гением не являешься и никакими привилегиями не пользуешься (не считая привилегии сопричастности уникальному предприятию). Ты постоянно в работе, совершенно не успеваешь спать, тебя гоняют все кому не лень, а за лишний выход в город могут отругать, оштрафовать и даже уволить.

Проект подобного масштаба не мог оказывать каждому участнику процесса равноценное уважение, как это случается на съемках обычных фильмов. В поисках ценных золотых крупинок механизм «Дау» прокачал сквозь себя сотни тысяч людей, и это, по-видимому, сказалось как на его креаторе, так и на команде. Ценность каждого отдельного человека постепенно утрачивалась перед лицом великого замысла; здесь, как на всесоюзной стройке, незаменимых не было, а уж простых тружеников и вовсе никто не считал. Рабсилу гребли ковшом отовсюду, откуда только можно – переводчиков для зарубежных операторов, администраторов для разруливания вопросов с украинскими властями, театральных режиссеров для постановки микроэпизодов и т.д. и т.п. А еще, конечно, рабочих, дворников, художников, поваров…

По рассказам тех, кто решился поведать о своем опыте, начиналось все с телефонного звонка с предложением работы. Опыта не требовали, просили приехать «прямо сейчас», всячески уговаривали не отказываться, со всеми вопросами предлагали разобраться на месте. «На месте» вдруг обнаруживалось, что это не кинопроект, у которого есть сроки, правила, понятия о рабочем дне, а нечто чудовищное, бесконечное, тотальное, проглатывающее человека с головой и возящее его по своим кишкам неопределенное количество времени. Ради «Дау» нужно было в некотором роде отказаться от себя, забыть о семьях, отпусках и путешествиях, к чему многие оказались не готовы. «Можно было сразу предупредить, что тут такое», – обижались они. Хотя логика администраторов, обеспечивавших непрерывный приток человеческого материала, вполне понятна: объяснять по телефону в красках, о чем идет речь, было слишком сложной задачей – проще было купить претенденту билет и показать все уже на месте. И если стороны остались не в восторге друг от друга, расстаться.

Обратный билет тоже оплачивали. Но всех проблем это, конечно, не решало. Люди, не имея понятия, на что подписываются (зная лишь, что это надолго), увольнялись с насиженных мест, ехали порой через всю страну и… погружались в ступор, попав на объект. Некоторые признавались: да, мне намекали, что на этом «Дау» все непросто, но такого я все равно не ждал. Как это – без выходных? Как это – бесплатно не кормят? Как это – 15-часовой рабочий день? Почему вдруг нельзя пользоваться Интернетом?

По-видимому, все эти вопросы Илью Хржановского и его помощников на каком-то этапе начали злить, поскольку слышали они их слишком часто. Многие свидетели отмечают, что их неудобные вопросы в лучшем случае повисали в воздухе, в худшем – наталкивались на гневную отповедь. Попытки новичков приравнять институт к обычной декорации клеймились как «циничные» и «обывательские». К реквизиту нельзя было относиться как к реквизиту. Институт, как Бойцовский клуб, охранял свои правила. «Я спросил у Хржановского, откуда он взял столько старых денег, и получил очень резкий выговор», – вспоминает фотограф Сергей Максимишин, которого впустили на охраняемую территорию не раньше, чем сшили для его камеры «советский» чехол.

Задавать каверзные вопросы значило попасть в немилость. А попавших в опалу увольняли без сожаления, по принципу: мой мир, мои правила, не нравится – отправляйся домой (исключения не делалось даже для иностранцев, что особенно шокировало их, непривычных к такому разбазариванию человеческого ресурса). Вникать, разбираться с чьими-то обидами Илье было некогда: он знал, что создал среду, из которой многим не хотелось уходить, и эти люди с готовностью вкалывали за идею, получая свою ежедневную порцию «советской» эйфории. Тех же, кто пытался апеллировать к современному Трудовому кодексу, удерживать было нерентабельно.

«Надевать современную одежду под страхом увольнения запрещалось, – рассказывает Андрей Майовер, работавший на проекте заместителем директора по вопросам администрации. – Я носил галифе, хромовые сапоги, пиджак, картуз какой-то. И в таком виде бегал по харьковским начальственным учреждениям, решал вопросы, раздавал взятки, доставая из широких карманов огромные пачки денег, — взяточники были всегда под большим впечатлением».

«Людям со слабой душевной организацией, без чувства юмора и самоиронии на этой площадке делать нечего, – писала сотрудница администрации, отработавшая один из съемочных блоков. – Без сна, в постоянном цейтноте, в бардаке и под давлением ты тупеешь, сдуваешься, и все твои гаденькие качества вылезают наружу. Чем пафоснее и серьезнее относился человек к себе в начале, тем быстрее он поджимал хвост и шел получать “билет домой”».

Система сложилась жесткая, но позволяющая быстро выявить суть: большинство нелояльных исполнителей отсеивались в первые же пару дней. Зато из оставшихся можно было вить веревки – поручать им любую работу (пусть и вовсе не по их специальности), штрафовать, кричать на них. По выражению девушки, прошедшей горнило «Дау», работали там люди, «которым, в общем, было нечего терять». Таких и искали – авантюристов, готовых на эксперименты, двужильных, не гнушающихся никакой работы. Все прочие уезжали домой и потом изливали горечь в блогах.

«На “Дау” тяжело работать людям, которые привыкли к традиционному кинопроизводству, – объяснял ситуацию продюсер Артем Васильев. – Они считают, что есть какие-то киношные методы, которые им привычны, им кажется, что они знают, как можно, а как нельзя. Но “Дау” — это специальная территория».

Неестественный отбор

Прием на работу, как обычно, начинался с переодевания, экскурсии по помещениям объекта (чтобы соискатель четко понял, куда попал), затем происходило собеседование с Хржановским, лично отсматривавшим всех кандидатов на работу, включая уборщиц и водителей. Разговор, по воспоминаниям некоторых людей, начинался с вопросов: «Что ты вообще умеешь делать? А что лично ты готов сделать для проекта?» После чего озвучивалось: прямо сейчас нам нужно то-то и то-то – сделай или уходи. Необычный подход, хотя вполне типичный для сталинского СССР, где один и тот же человек сегодня мог быть чекистом, завтра оказаться министром водного транспорта, послезавтра – послом, а послепослезавтра – заведовать гидроэлектростанцией. В «Институте» Хржановского собеседование могло закончиться тем, что переводчик отправлялся покупать кому-то железнодорожные билеты, художники шли забивать гвозди, а режиссеры – красить стены.

Если перед режиссером сидела красивая девушка, разговор мог быстро перетечь в более фривольную плоскость: сбивая официоз матом, Хржановский интересовался тем, насколько соискательницы склонны к риску и экспериментам, выяснял их взгляды на однополый секс и на секс с незнакомцами, спрашивал, когда они потеряли девственность и есть ли у них молодой человек. Многие расценивали это как замаскированную попытку соблазнения и не знали, как себя вести: за стенами был чужой город, а дело часто происходило ночью.

Согласно воспоминаниям друзей Ильи, приведенным Михаилом Идовым в материале для американского GQ, это мало чем отличалось от сцен из московской юности режиссера. По их словам, в тинейджерские годы Хржановский слыл мастером нескромных предложений, любил подначивать своими манипулятивными вопросами незнакомых девушек в клубах – и временами действительно добивался нужного ему результата. Но, естественно, нравилось это не всем.

Юлия, несостоявшийся ассистент режиссера, рассказывала, что после дискомфортного ночного собеседования, тянувшегося несколько часов, ее выставили из института с формулировкой: «У вас и Ильи очень разные взгляды на жизнь». И таких случаев, как указано в GQ, были «многие дюжины». Вылетевшие – через день, через неделю или месяц – временами говорили, что рады были бы вернуться, другие мрачно заявляли: «Это какое-то рабство». Все более-менее сходились в одном: «Илье удавалось убеждать людей, что они являются элементами поистине великого замысла».

«Я не помню никого, кто получал бы там удовольствие, – говорил художник Сергей Тропашко, заподозривший, что весь проект был затеян ради распила финансов. – Чтобы это все оправдывалось, создается имитация безумной бурной деятельности. И эта имитация в пламенных сердцах людей, желающих прикоснуться к вечному, прекрасному, вызывает энтузиазм».

Те, кого эксперимент заворожил своим масштабом, действительно готовы были закрывать глаза на странности производственного процесса и аномальную требовательность его обаятельного рулевого. «Он человек очень интересный в плане работы, трудоголик, спит мало, – описывала Илью режиссер Настя Гуделова, работавшая с ним в начале проекта. – От него заряжаешься, хочется работать, не спать, что-то делать. У Ильи ты должен сам понять, проникнуться процессом. Никто тебе ничего не расскажет, не покажет. Если сам человек не смог понять – всё, ему человек не нравится». 

Михаил Идов в своей статье поражался тому, что все сотрудники, с которыми он общался в первый день своего визита на площадку, немедленно бежали информировать босса о настроениях чужака – о чем тот спрашивал, чем был недоволен… «Надо вести себя как все репортеры, – попенял журналисту босс. – Спрашивать меня о том, сколько стоил проект и когда я его закончу». Идов спросил и об этом, но ответов не получил. Приехавший с ним фотограф тоже удивлялся: «Попасть туда просто так нельзя. Только по разрешению Хржановского и только с сопровождением. И насколько я понял, там все друг на друга стучат. При мне один дворник стучал энкаведэшнику на другого — якобы тот тайком пронес в зону мобильный телефон».

Позже оба были приглашены на вечеринку домой к буфетчице Оле, где присутствовал Хржановский. После выпивки в какой-то момент девушка предложила журналисту пообщаться в более интимной обстановке. Идов, наслышанный о скрытых камерах и уверенный, что это подготовленная режиссером подстава, приглашение не принял. (В материале издания Colta девушка, в 2008 году недолгое время проработавшая на съемках «Дау» переводчиком, также отмечала странные попытки «сблизить» ее с иностранным оператором: работодатели настаивали, чтобы она проводила с ним как можно больше времени, навещала в нерабочее время на съемной квартире и вдобавок показывала, как пользоваться ванной. «Мне кажется, что это специально простроенный момент какого-то интимного контакта, – вспоминала она. – Там, видимо, важно, чтобы все друг с другом состояли хоть в каких-то отношениях. Неужели от меня требовалось соблазнять этого несчастного оператора, у которого только что родился ребенок?»)

Говорят, сначала на проекте был человек, занимавшийся планированием, в том числе финансовым, но долго не задержался. В результате перемешалось все – служебные обязанности, сроки исполнения, связи с наружным миром. Журналисты уверяют, что Илья производил на них впечатление человека, полностью контролирующего ситуацию. Возможно, какое-то время так оно и было, однако к концу съемок, по словам инсайдеров, за кулисами правил настоящий хаос: «Все давно забыли, зачем это, какой день, час, год, просто что-то делают. Когда-то у каждого была сверхзадача, но все перепуталось совершенно, катится куда-то, и остановить невозможно».

Ключевой фигурой на площадке был администратор. Стать им мог почти любой «пробивной» человек, пусть даже и не знающий тонкостей кинопроизводства. Один из участников проекта писал: «Позиция "администратор" (она же "координатор") не требует специальной квалификации, как правило, ее на "Дау" занимают инициативные люди, способные находить жилье для съемочной группы, разговаривать с чиновниками, обеспечивать транспортную логистику, заказывать необходимое для съемок оборудование. Как я понял, обычно администраторов приглашают из Москвы и Петербурга». 

Администратор Александр Григорьев описывал свою работу так: «Не знаю, как точно назвать то, чем я занимался, потому что я носился по всей площадке и все время решал самые разные вопросы, но это и не важно, потому что в должностной иерархии, как и во всем остальном, было свое безумие — кого угодно могли назначить кем угодно, тридцать седьмые ассистенты вдруг становились директорами и продюсерами. Самым поразительным в этом во всем был Илья Андреевич — он был не режиссером, а таким сумасшедшим художником, безумным инженером, который заставил огромную махину работать по его правилам, невзирая на законы логики, физики и просто человеческие нормы. Он собрал невозможное количество людей, все время ставил им какие-то невыполнимые задачи, эти люди работали по двадцать часов в сутки в чудовищных условиях, все время проходили какие-то планерки, отчеты, зачеты, и все пребывали в каком-то трансе, потому что просто не было времени прийти в себя. Илья погрузил всех в глубокий психологический эксперимент и не скрывал того, что сам фильм — всего лишь побочный продукт этого эксперимента… И ни у кого даже мысли не возникало, что можно с Ильей как-то договариваться, обсуждать. Все, что говорил Илья, должно было быть сделано ценой любых усилий и за подвиг не считалось, а просто было нормой. А если кто-то был недоволен и все-таки решался высказать свое мнение — немедленно шел в расход и увольнялся».

«В Харькове Илья Андреевич развернулся во всю мощь, построил свою империю, в которой все и всё были для него игрушками», – иронизировал в комментарии для Colta один из директоров картины Георгий Фарберов, признаваясь, что больше месяца в таких условиях вытерпеть не смог.

Текучка кадров была очень заметна: дня не проходило, чтобы кого-нибудь не оштрафовали или не уволили. Если верить свидетелям процесса, дело велось «крайне нерационально» – постоянная смена людей тормозила работу, сжирала деньги и усиливала общую энтропию. Дыры затыкались на ходу кем попало, и это часто приводило к ситуациям «никто не знает ничего, потому что всю прошлую команду уволили».

Новые же работники подчас понятия не имели, с какой стороны подходить к выданным им заданиям. Тогда они размещали в интернет-сообществах запросы, способные выжать из любого искусствоведа сочувственную слезу. Например, такие: «Илье Хржановскому понадобились все работы соцреализма с 30-х по 68 год. Живопись, графика, скульптура, фотография – искусство в любых его проявлениях. Кто может подсказать, где все это можно найти в полном объёме?»

Что до Михаила Идова, то он тоже был в итоге «репрессирован» – изгнан с проекта вместе со своим фотографом, не следившим за языком и просившим позировать людей, которых фотографировал. Сергей Максимишин прежде работал со многими знаменитыми личностями, включая Путина и Кастро, но Хржановскому было на это плевать: багровый от гнева, он колотил кулаком по столу и кричал: «Мои люди – не марионетки! Покиньте мою территорию». «Естественно, он имел в виду, что они не мои марионетки, а его собственные», – саркастически замечает журналист, добавляя, что первым его ответным порывом было отмежеваться от опального фотографа, что он и сделал совершенно автоматически. «Я с вами совершенно согласен! – уверил Идов режиссера. – Этот человек даже не мой коллега, я вчера впервые его увидел. Мы вполне можем обойтись без фотографа». Хржановский не скрыл восторга: всего за пару дней выстроенная им система произвела на свет очередного предателя.

Проблемы

Город Харьков, судя по ворчанию на городских форумах, от «Дау» тоже начал уставать: некоторые местные жители так и не получили обратно одолженный на время исторический реквизит («В принципе, съемочная группа уничтожила весь реквизит, – признавались члены команды. – Снималась сцена, и все оставалось хрен знает где – на улице, под дождем…»). Другим надоели небывалые пробки из-за перекрываемых ради съемок улиц и измененные маршруты трамваев и троллейбусов. Третьи не получили денег за свои услуги либо получили с серьезной задержкой. 

Увольнявшиеся высказывались о проекте подчас довольно жестко: «В принципе, это было использование того, что Харьков в нищете, там нет работы. Весь этот проект, он возможен, по-моему, только на территории бывшего Советского Союза, там, где люди были под совком, бесконечно чувствовали себя виноватыми. В таком состоянии они могут очень многое делать, а им за это можно не платить. Мол, мы посмотрим, заплатить вам за это или нет, как-то так». «Увольнение специалистов кино действительно происходило пачками, причем с неприятным киданием на деньги за уже сделанную работу, – подтверждает бутафор Олег Сильвестров. – Если бы не всеобщий кризис и безработица, в Харькове, например, было бы трудно найти людей, согласившихся работать в картине».

«Доносы и стукачество были в почете, – продолжает он. – Проявлялись низменные чувства человека, которые преобладали, может быть, в то далекое совковое время. Поздно вечером после рабочей смены (к 21-22 часам) бригаду разнорабочих (получавших по 100-120 гривен в день), которые уже переоделись в свою одежду, молодые администраторы упросили разгрузить запоздавшую машину с реквизитом академика Крупицы и отнести на объект. Кто-то из приближенных к "политбюро" доложил [что они заходили внутрь в современной одежде], и на следующий день приказом великого режиссера Хржановского людей лишили недельной зарплаты…»

Группа, работавшая с Хржановским, менялась чуть ли не ежемесячно, и в условиях огромной текучести кадров накладки были неизбежны. Блогеры комментировали ситуацию со смешками: «Требуются волонтеры-романтики-авантюристы, готовые впрячься в работу за копейки и доделать то, что бросили другие». Естественно, новичкам в команде, отвечавшим за снабжение и оргвопросы (в т.ч. «разруливать ситуации, выколачивать объекты»), приходилось непросто. К 2010 году Харьков был выкручен и отжат до такой степени, что звонки с предложением работы начали раздаваться дома у тех, кого перед этим со скандалом уволили. Поиски дешевых съемных квартир тоже становились все сложней – арендаторы успели прославиться как злостные неплательщики. «Квартиры очень тяжело снимать, – жаловалась одна из бывших координаторов, – потому что обычно руководство хочет их задешево — или бесплатно желательно. В результате получается, что совершенно простые технические вещи становятся бессонными ночами. Часто меняются административные группы, поэтому невозможно ничего наладить. И совсем простые вещи превращаются в какой-то ад совершеннейший… В какой-то момент, под конец работы, я пыталась снять кому-нибудь квартиру, и это было невозможно. С нами предпочитали не связываться». Поиски новых работников все чаще наталкивались на угрюмые ответы в духе: «Вы мне за прошлый раз еще не заплатили…» Бастующую под окнами массовку, не дождавшуюся гонораров, иной раз приходилось разгонять милицией.

«Отношения с властями и жителями безвозвратно испорчены, – обрисовывала ситуацию бывший ассистент режиссера по реквизиту Анастасия Матиборская. – Харьковские жители страшно злы. “Дау” все ненавидят… Сначала, в Питере, Илья снимал совсем по-другому. Это было все-таки похоже на кино. Странное, но кино. “Ленфильм” держал Хржановского в рамках — по крайней мере, структура кинопроцесса была правильная. А в Харькове этого не было сразу, и работать было очень сложно».

Тема рабочих норм, жилищных условий и задержек зарплат находила отражение как в прессе, так и на интернет-форумах того времени – например, в знаменитом сообществе Leprosorium. Вероятно, из-за того, что в разные годы финансовая ситуация на проекте тоже была разной, общая картина складывалась весьма противоречивая: одни люди вспоминали работу над «Дау» с благодарностью, другие – как впустую потраченное время, саркастически называя проект Ильи Хржановского «ДАхаУ», «КиДАУ» и другими обидными словами.

Юзер axic изумлялся: «Самое удивительное, что от разных людей истории совершенно противоположные: светики работали – жили без суточных в одной комнате всей бригадой. Пару месяцев назад там работал знакомый звукарь, ездил вроде просто плейбекером по звуку – жил вдвоем с каким-то немцем в хорошей квартире с суточными и всеми кайфами». «Меня пытались на…бать: сказали, езжай в Питер, там твои деньги уже ждут тебя, – писал Dikuzinet. – Я не поверил. Света, исполнительный продюсер, все переназначала мне сроки выплаты. Я ходил на студию, сидел под дверью. Выплатили. Но Света знала, что у меня ваще не оставалось бабла – ваще. Наверное, поэтому мне и заплатили… с разрешения Ильи». «Я потрясен, – сообщал maikl_nevever. – Я работал на декорациях, но то был курорт: отличная кормежка, хорошая зарплата, кофепития с отечественными кинозвездами и т.д.»

Отношение к проекту во многом зависело еще и от первоначальных ожиданий человека. Встречались те, кто характеризовал свои харьковские приключения как исключительно веселый и интересный опыт, но с оговоркой: они не рассматривали это в качестве серьезной работы, поэтому и проблемами их смутить было сложно. Dikuzinet, в частности, рассуждал на «Лепрозории»: «Знаю нескольких людей, которым не заплатили, но они не в обиде – получили вместо денег удовольствие, приятно провели время. Так что… Смотря кем ты работал. Если с тобой заключили контракт, ты профессионал, скажем, оператор или осветитель, у тебя есть квалификация, ты честно работал, а тебя кинули – ну, это да, это очень плохо. Ты можешь пойти в суд. А если ты никакой профессией не владеешь, приехал делать то, что будет нужно – ну, тут как фишка ляжет. Когда тебе пообещали на словах, а потом слово не сдержали – это уже большей частью уже претензии к себе надо предъявлять. Ведь выбор всегда остается за тобой. И на «Дау» никто его тебя не лишал. Там сразу можно было понять или узнать (из разговоров со "старослужащими"), что вероятность получения гонорара равна 50/50».

Те, кто все-таки рассматривал «Дау» не как волонтерский проект, а как работу и средство пропитания, с таким подходом не соглашались. «Я помню, как девочки из реквизита плакали в коридоре, когда им сначала зарплату, на которую они ехали, снизили на треть, а потом выдали на руки 200 долларов, – кипятилась пользовательница gouache. – А они отказывали себе во всем, работали по 20 часов в сутки, в кафе ели пустую гречку. С образованием и опытом работы. Так поступать с людьми просто непорядочно».

Несмотря на режим жесткой экономии, проект сосал деньги как пылесос, и на каком-то этапе работа забарахлила. Координатор В. вспоминала в 2010-м: «Немцы в итоге все уволились, оператор Юрген Юргес уволился вместе со своей группой. Они три года работали. У них были самые крутые условия. Мозг им не компостировали. Все с ними обращались отлично, уж с Юргеном тем более. Но прошлым летом наступили тяжелые времена — видимо, стали жестко заканчиваться деньги. И уже немцы это почувствовали гораздо сильнее. Например, им нужно что-нибудь было для работы, какие-то очень важные вещи, а с ними начинали вести себя как с русскими: “Знаешь, а может, без этого, а может, подешевле, а может, бесплатно как-то…” Плюс все время приезжали какие-то люди. Из Парижа, из Берлина, откуда-то еще. Илья хотел еще интересных каких-нибудь людей, и им платили бешеные деньги. То есть операторская группа — пошла на хрен, а человеку из Берлина, который непонятно чем будет заниматься на съемках, оплачивается дорогущий билет, он приезжает. Более-менее нормальному человеку там делать вообще нечего, потому что это тяжело, это хаос. Место, в котором злоупотребляют всем».

Замораживать институт было нельзя, это было бы равносильно отключению искусственного легкого посреди операции. Хржановский признавался Идову, что «съемки – это единственное, что оправдывает высокую стоимость проекта и поддерживает в нем жизнь». Оставалось искать новых спонсоров, а пока их нет – ехать на ободьях ценой каких-то неимоверных сверхусилий и даже, похоже, прямого обмана. Один из охранников «Института» рассказывал, как был поражен, услышав однажды перебранку администраторов, решавших очередную задачу: «Кому ты звонишь! Этих мы уже раз кинули».

Спонсор и другие

Когда страна прикажет быть актером, у нас актером может быть любой – по такому принципу Хржановский работал и дальше. Дабы «показать живую и естественную энергетику самых разных людей», он решил набить свой фильм не только учеными, но и вообще знаменитостями самого разного толка. Хотя есть сомнение, что всем этим людям найдется место в финальной версии, все же повод заявить «да, я там снимался» появился у многих.

В сцене «Кабинет директора», снимавшейся в 2009 году, был задействован тогдашний мэр, а ныне губернатор Харькова Михаил Добкин (прославился предвыборным видеороликом «Миша, тебе никто денег не даст», в фильме сыграл первого секретаря харьковского горкома КПУ), депутат Нестор Шуфрич (стал наркомом тяжелой промышленности), бизнесмен Михаил Бродский (секретарь ЦКУ), издатель газеты «Бульвар Гордона» Дмитрий Гордон (в фильме – комбриг) и даже знаменитый сводник Петр Листерман (стал корреспондентом газеты «Правда», под которым, очевидно, подразумевался знаменитый журналист Михаил Кольцов, но из пухлого Листермана получилось нечто вроде Берии). Всех усадили за овальный стол и предложили в импровизационной форме обрушить критику на арестованных физиков. Эпизод имел историческую подоплеку: Ландау был одним из ученых, подписавших антисоветскую листовку, в которой Сталин сравнивался с Гитлером. За это в 1938 году он был арестован и сел на нары – хотя, по мнению Хржановского, если бы оказался менее ценен, мог бы лечь в могилу, как Кольцов, арестованный в том же году вовсе ни за что. Идеологическая «проработка» провинившихся с заявлениями типа «вам теперь п…ц», вспоминают участники съемки, удалась на славу.

«А вот на роли физиков пригласили (вернее, привезли из Санкт-Петербурга) аутистов, которые не играли, а просто жили своей жизнью, – рассказывал потом Гордон. – Во время съемок случилось ЧП: когда один из них вскочил с криком: “Коммунистические подонки!” – двое энкавэдешников стали его по-настоящему избивать! Мы не могли понять, что происходит, но оказалось, что сотрудников НКВД играли люди с криминальным прошлым. Настоящие урки, имевшие по две-три ходки в зону и так вошедшие в роль, что в указаниях режиссера уже не нуждались…»

В другой сцене, «Бал», наполненной танцующими статистами в безумно-макабрических головных уборах и описанной свидетелями как «смесь Брейгеля с Босхом» («сделали безумный кастинг: какие-то атипичные персонажи, люди с явными отклонениями психическими или физиологическими»), были заняты музыканты Леонид Федоров и Владимир Волков – вместе с джазовым трубачом Вячеславом Гайворонским они исполняли музыку собственного сочинения. Директором института Крупицей стал режиссер Анатолий Васильев. Генеральный директор ИД «Коммерсантъ» Демьян Кудрявцев сыграл физика Златоговора, а одного из его коллег изобразил участник оркестра Большого театра Дмитрий Чеглаков. Поучаствовал и начальник отдела перспективного планирования Большого театра Михаил Фихтенгольц.

В октябре 2010-го в «парк советского периода» заглянул даже Роман Абрамович, прилетевший на футбольный матч «Металлист» — «Сампдория». «К его приезду готовились тщательно, – поделились с газетой “Сегодня” свидетели визита. – В институте даже землю огнеметами выжигали, чтобы ему было комфортно ходить, не по грязи». По информации украинских изданий, российский олигарх, с которым были жена и итальянский дизайнер Миуччия Прада, с интересом осмотрел локации института, поел в буфете вареных раков и даже, говорят, сыграл в каком-то групповом микроэпизоде. Некоторые журналисты предположили, что этим его участие не ограничилось и что именно на Абрамовича ссылался в интервью «Сеансу» продюсер Артем Васильев, сообщая, что в 2007 году у проекта появился «главный инвестор, который… дает финансовую возможность Илье работать так, как он работает». Догадки догадками (в прессе в качестве инвестора "засветилось" имя российского бизнесмена Сергея Адоньева, помимо прочего, владельца Yota), но важно одно: деньги откуда-то все-таки прибывали – проект продолжал работу.

Своя атмосфера

Из 300 сотрудников в институте постоянно жил и работал только партхозактив — полсотни человек обслуживающего персонала (дворники, горничные, буфетчицы и библиотекарши), прочие граждане ночевали на съемных квартирах. Но и их быстро подчинил себе ритм проекта, а игра стала частью реальности. Между обитателями института рано или поздно завязывались какие-то отношения – дружба, антипатия, любовь, интрижки. Последние, по наблюдениям свидетелей, всяческие приветствовались и чуть ли не поощрялись: любые настоящие эмоции шли в плюс общей задумке (и если было нужно – имелись презервативы в советских упаковках).

Блогер Дмитрий Румянцев подмечал: «Институт – это некая живущая собственной жизнью “вещь в себе”, которая, кажется, никак (или почти никак) непосредственно со съёмкой не связана». Действительно, активных съемок могло не быть месяцами, но внутри института жизнь от этого менялась мало. Время люди проводили по-разному: «кто-то работал в поте лица, кто-то вёл интересные разговоры, кто-то бухал». Алкоголь не являлся табу, напротив – некоторые вспоминают, что при найме на работу их сразу спрашивали, любят ли они выпить. Периодически проводились собрания коллектива, где кого-нибудь хором клеймили за аморальное поведение. Для любителей чтения в институте работала библиотека, в которой, разумеется, современных книг не водилось. Поварившись в этом бульоне и пропитавшись его атмосферой, люди доходили до того самого состояния, которое требовалось Хржановскому. Наружу вылезали тайные страсти, пагубные привычки и отрицательные стороны характера, происходило нечто вроде всеобщего старушечьего стриптиза. Как выражались жители института: «В этой обстановке проявляются те качества, которые в обычной жизни спят в человеке». И здесь в дело вступала киносъемка.

Вообще-то, как рассказывают, институт был нашпигован подслушивающими устройствами и односторонними зеркалами (включая жилые помещения), так что никто не мог быть уверен, что за ним не наблюдают в любой момент времени. Но не все можно было снять из-за зеркала – периодически требовалось и прямое вмешательство камеры в жизнь институтской колонии. Операторы обычно появлялись неожиданно, чтобы запечатлеть то, что им нужно: как кто-то принимает ванну, выясняет отношения или занимается сексом. Это входило в правила игры, и протестовать было бессмысленно, напротив – надлежало подыгрывать, то есть продолжать заниматься своими делами, не обращая внимания на объективы.

Операторская группа состояла из трёх человек: оператор, помощник и звукооператор (последние двое обычно носили черные шапки-маски с прорезями для глаз), а съемка шла на плёнку 35-мм. Говорят, многое подстраивалось и обсуждалось заранее, но подстроить все-все-все было бы невозможно, да режиссеру этого и не требовалось – «живость» проекта в том и заключалась, чтобы ухватить куски реальной жизни второстепенных и третьестепенных персонажей, которые позже предполагалось встроить в общую ткань повествования. «Этот проект набрал уже такие обороты, что сам руководит нами, он живой, понимаете?» – заявлял режиссер с видом доктора Франкеншейна. Жанровая палитра проекта в глазах Ильи тоже разрослась соответственно: «”Дау” – это историческая драма, байопик, фэнтези, психологический триллер в одном жгуте».

Многие «туристы», которых сложно заподозрить в заинтересованности, клялись: все, что они видели в институте, было «по-настоящему». Куда ни зайди, все люди жили своей жизнью, занимались обычными делами, стирали себе одежду, готовили есть, принимали гостей и говорили о вечном (о злободневном, естественно, говорить было сложно – мешали штрафы). И эти люди были советскими до последней нитки и последней запонки. Даже в таких глубинах, куда камера оператора вряд ли бы дотянулась, пытливый глаз мог обнаружить не стринги и современную гигиеническую прокладку, а ретропанталоны, вату и бинт, выдаваемые в отделе «Г».

Продюсер Артем Васильев утверждал, что Хржановский не включит камеру, пока его не начнет удовлетворять в кадре буквально каждая деталь. «Илья все делает очень подробно, – подтверждала режиссер Настя Гуделова. – К примеру, нужно было выбрать люк, на который наступают, ему прислали на выбор около ста пятидесяти люков, какие есть». Костюмы массовки тоже всегда согласовывались с режиссером – он быстро просматривал пачки фотографий, комментируя: здесь неправильный воротник, а здесь нужны ботинки другого оттенка… «В фильме “Дау” на каждого члена массовки подбирали костюм так, словно это был главный герой, – делились инсайдеры. – То есть даже человек, который в кадре находился где-нибудь за 100 метров от камеры и во что он одет, разглядеть почти невозможно, всё равно был специально подобран». В дотошности по части оттенков была своя система, из которой режиссер не делал секрета: уж если общая картинка складывается из мелких мазков, объяснял он, то каждый такой мазок должен быть подобран в тон задуманной гамме, не выбиваться из нее. 

По задумке Хржановского, любые мелочи, которые объектив захватить не в состоянии, все равно дойдут до зрителя – через мимику актера, его поведение, через цвет его лица. Поэтому под верхней одеждой должны быть сатиновые трусы с тугой резинкой и кусачие штаны с подтяжками, они обязаны натирать, раздражать и впиваться даже тогда, когда их не видно. Никто ведь не говорил, что жизнь простого человека в СССР была такой уж комфортной – скорее наоборот. Полностью избежать такой муштры не удалось даже исполнителю главной роли. Теодор Курентзис вспоминал: «Когда я играл в фильме "Дау", Хржановский говорил мне: "Я хочу, чтобы ты два года жил внутри декораций. Чтобы когда ты вставал умыться, не искал рукой выключатель". Это движение было доведено до автоматизма».

Советские рубли тоже были важной часть плана. «По отдельности все эти детали – чистое безумие, – пояснял режиссер журналистам, помахивая веером банкнот, различавшихся по номерам. – Но собранные вместе, они дают не достижимую другими способами глубину. Когда тебе платят этими деньгами и ты знаешь, что их можно использовать для покупок или обменять по курсу, то перед камерой уже будешь держать их по-особенному. Когда уборщица драит один и тот же сортир два года подряд, ее движения уже не такие, как в постановочном кадре».

«Илья Хржановский больше художник, чем режиссер, – говорил Курентзис. – Он тщательно выстраивает кадр. Вот, казалось бы, все объекты готовы, а он начинает все переделывать месяца три, потом еще три месяца, пока не соблюдет последнюю деталь – чтобы тараканы были красные, а не коричневые… Поэтому очень сложно сказать, когда закончатся съемки. Трудно снимать кино, где не должно быть ничего случайного. Но приятно сознавать, что служишь качеству». Доходящий до абсурда перфекционизм, сломавший мозги сотням его подчиненных, режиссер объяснял достаточно просто: «Если аудитория фильма, который длится 2 часа, составляет хотя бы миллион человек, это будет в сумме 228 лет. Грубо говоря, если вы сделали дерьмо, то воруете 228 лет суммарной жизни людей. Я не имею на это права, потому что у человека нет ничего дороже времени при всей его относительности. В связи с этим возникает чувство ответственности за качество. Я не могу похитить те несколько лет жизни, которые тратятся участниками творческой группы на съемки, сделав некачественный продукт».

В рамки «качества» входило даже то, на что зрители вряд ли обратят внимание – а и обратив, вряд ли оценят: например, чтобы институтские унитазы смывались с правильным звуком, Илья потребовал провести на локацию трубы точно нужного ему диаметра. Фильм о Ландау «Мой муж – гений» 2008 года он бросил смотреть через 10 минут, увидев там «неправильные» электророзетки, появившиеся в 80-е.

Полное погружение

Принцип полного погружения, привычный для сотрудников, посторонних мог временами нешуточно пугать. Один из гостей, попавший в институт в тот условный период, когда Дау уже был прикован к постели после аварии, попросту ужаснулся, когда его представили лежачему «нобелевскому лауреату». Это был уже не Теодор Курентзис (из-за гастролей у того просто не было времени постоянно жить в институте), а другой актер, которого свидетели избегают описывать в своих воспоминаниях. Но из намеков и умолчаний складывается впечатление, что «позднего» Ландау изображал по-настоящему больной человек, за которым требовался реальный медицинский уход. «Я был словно возле одра умирающего Ландау, – с содроганием вспоминает свидетель в своем блоге. – Тягостно это было как-то. Мороз по коже». Фотограф из Санкт-Петербурга Анна, работавшая в то время домработницей в семье Дау, также добавляет в этот пазл пару кусочков: «На мне… была ответственность за Дау, за то, чтобы он был покормлен, чтобы у него была вода и таблетки, чтобы, если что, вызвать врача». Актер, похоже, был слеп – ему требовалось читать книги вслух. В связи с чем Анна вспоминает: «Была сущая тоска с этим стариком Дау, вечно он пил кровь из нас, что свойственно, впрочем, старикам, а уж в его-то положении…» В итоге девушка была рада, что роль любовницы парализованного Дау досталась кому-то другому – «ведь Илье нужно все по-настоящему».

Инвалид в кровати, напоминающей гроб, тоже помогал создавать «правильную» атмосферу. Ведь каждый участник «путешествия» (так называл проект продюсер Васильев) обязан был оставаться в роли даже тогда, когда камера выключена, когда она смотрит в другую сторону или когда ее вовсе нет. Во всяком случае, так задумывалось.

Другим примером этой изощренной концепции может служить съемочный эпизод, о котором любил рассказывать Хржановский. Холостяцкую квартиру Дау середины 30-х годов разместили в огромном конструктивистском здании Госпрома, напротив которого располагалось другое здание, 11-этажное. ЖЖ-юзер germanych пересказывал ситуацию со слов режиссера: «Они снимали сцену, в которой Ландау, разговаривая, подходил к окну. Из окна было видно несколько окон в доме напротив. Никакой зритель никогда бы не смог разглядеть, что делается в этих окнах. Но Хржановский все квартиры напротив обставил именно так, как должны были быть обставлены квартиры 30-х годов, и в этих квартирах люди, которые, естественно, были одеты по моде 30-х годов (вплоть до трусов), жили какой-то жизнью. Этого никто никогда не увидит. Но Хржановскому надо было, чтобы это было именно так». «Русский Newsweek» описывал эту историю похожим образом: «Одиннадцатиэтажное здание напротив служит лишь фоном. Но стеклопакет на каждом окне закроют специальной накладкой, и за каждым окном будут играть свои маленькие роли актеры в костюмах и гриме, и каждый по своему сценарию». Саму же квартиру Дау перекрашивали раз десять: то режиссеру не нравился «слишком современный» валик, то кисть была не такая, то оттенок краски какой-то неподходящий…

Не приходится удивляться тому, что «Дау» находится в производстве дольше, чем любой другой российский фильм. Хотя сам режиссер обвинения в неспешности отметает: «Если судить объективно, то при имеющемся технологическом ресурсе и состоянии современной индустрии я работаю очень быстро».

Мнения

«Это уникальный проект, который изменил всем нам жизнь, потому что это не просто актерский проект, где ты должен выучить текст и потом что-то сказать, – признавался исполнитель главной роли Теодор Курентзис. – Это такой документальный фильм о том, как тоталитарная система может убить ангела. Илья Хржановский собрал нас, современных ангелов, поставил их на шахматную доску на место старых ангелов, и делал над нами эксперименты тоталитарной системой. В результате была показана цепь историй, истории, которые повторялись и будут повторяться, потому что сам человек не изменился ни в положительную сторону, ни в отрицательную. То есть проблемы, которые у нас были две тысячи лет тому назад, существуют у человечества и сейчас… Чтобы участвовать в этом художественном проекте, нужно было очень большое терпение и много работы над собой. Это было невероятно сложно. Я даже не знаю, фильм ли это, надо его показывать или рассказывать. Это выходит за рамки того, что мы называем "кино"».

Многие коллеги Хржановского считают, что цель оправдывает средства – например, режиссер Оксана Вертинская, работавшая на «Дау», относится к ситуации с сочувствием: «Иногда сложно добиться того, чего ты хочешь. Приходится придумывать систему, которая непонятна другим, но режиссер всегда понимает, что он делает. Он в принципе делает то, что хочет, так, как хочет, он нашел деньги — это достойно уважения».

Лояльные к Хржановскому люди называют его творческие методы «уникальными». Те, кто не смог с ним работать, зовут их «бесчеловечными». Его любят сравнивать со Сталиным и Гитлером, а его картину – с трагикомедией Чарли Кауфмана «Синекдоха, Нью-Йорк», в которой театральный режиссер проделывал со своей командой и огромными декорациями похожие вещи. Кто-то вспоминает «Неоконченную пьесу» Михалкова, перед съемками которой актерская группа намеренно прожила целый месяц бок о бок, чтобы передружиться. Кто-то кивает на Алексея Германа с его долгостроем «Трудно быть богом». Интеллектуалам мерещится «Шоу Трумана». Фанатам фантастики – «Мир Дикого Запада». Любителям хорроров – «Хижина в лесу».

Говорят, Илья любит повторять: «Физик Лев Ландау был гений – это факт». Но если бы он заявил в стенах института нечто противоположное (скажем, «Чикатило был гений – это факт»), вряд ли нашлись бы охотники с ним спорить. «Илья, по-моему, сознательно старался, чтобы идеология и формат всего проекта проходили так же, как в настоящие 1930-е, – говорит заместитель директора по вопросам администрации Андрей Майовер, уволенный с “Дау” после двух месяцев работы. – Напрочь авторитарная система, с начальником, который царь и бог, который одним мановением руки может вершить судьбы всех и вся». «Со съемок “Дау” я вынес два полезных знания: во-первых, что с людьми можно делать что угодно — и все прокатит, во-вторых, что вообще нет ничего невозможного», – добавляет один из администраторов.

Сам Хржановский на все это никак не реагирует, к слухам и сплетням относится «нормально», диктатором себя не считает. Да и постановщиком, кажется, тоже.

«Я не режиссер, я менеджер этого проекта, – заявил он в какой-то момент. – В обеспечении игры способа существования героев я не держусь за свои решения, потому что у меня готовых решений нет. Я уповаю на процесс, который и есть главный креатор. Моя функция — правильно этот процесс организовать. Я приглашаю людей, за которыми стоят судьба, сознание и смысл». 

Он сетует на то, что кино перестало вторгаться в запретные зоны, а режиссеры больше не ставят перед собой амбициозных задач. Чтобы перевернуть мир, говорит Илья, необходимо «сверхусилие на всех уровнях», нужно «двигаться против течения и по маршруту, который непредсказуем». Если чей-то комфорт в это путешествие не вписывается – что ж… Кроме «Дау» есть и другие миры. Без пионерских галстуков с довоенными заколками, киселя и опытов над белыми мышами.

Конец съемок

Предполагаемая каннская премьера в 2010-м не состоялась: режиссер-менеджер слишком увлекся проектом. Снимать кино, вероятно, было не столь интересно, как читать доносы, рулить культом, экспериментировать над людьми и запанибрата общаться с первыми гениями мира (Трумэн Капоте на устроенной им вечеринке столетия «Черно-белый бал» вряд ли чувствовал себя лучше). Можно сказать, сращение постановщика с центральным персонажем достигло той фазы, в которой описание проекта на сайте Каннского фестиваля обретало новый смысл: «Это история о свободе, в первую очередь о свободе личной; о тайных желаниях, которые человек позволяет или не позволяет себе воплотить; о том, насколько далеко человек может при этом зайти и какую цену ему придется за это заплатить».

Но как бы долго ни длилась сказка, все же ее финал наступил в ноябре 2011-го. За три с лишним года Хржановский снял все, что хотел, – или почти все. Художник-постановщик Денис Шибанов рассказывал, что напоследок планировалось снять еще некую фантазию на тему альтернативного развития истории под названием «Город на высоте». Под городом подразумевалась Москва.

«Часть действия будет происходить в 60-е годы, когда сталинская архитектура под предлогом борьбы с излишествами перестала существовать, – рассказывал Шибанов. – Но у нас будет все по-другому. Я подумал, что получится довольно занимательно, если представить, что Сталин в 53-м не умер, а его излюбленный стиль в архитектуре достиг апогея».

Чтобы воплотить эту задумку, новые декорации собирались построить прямо на крышах харьковских зданий – сделать там настоящие улицы, со светофорами, люками и пивными ларьками, пустить по ним автомобили и трамваи и чуть ли не выстроить Дворец Советов (гигантский советский небоскреб со статуей Ленина на верхушке, возведение которого сорвала война с немцами). Но эта безумная утопия, судя по всему, так и осталась в форме нереализованных эскизов: то ли не сумели договориться с кем нужно, то ли не хватило денег, то ли затаскивание троллейбусов на крыши оказалось технически невозможным делом.

Шибанов, надо заметить, и сам называл эту идею «сумасшедшей» – просто, видимо, в какой-то момент чувство реальности команде «Дау» отказало настолько, что они забыли о существовании законов физики. А впрочем, кто их осудит? Мечтать любят все.

В итоге завершить историю Дау Хржановский решил на довольно неожиданной ноте: приказал наполовину разломать институт и устроил на руинах опенэйр-вечеринку, в которой могли принять участие все желающие. «Наверное, по духу это ближе всего к движухам в заброшенном ядерном реакторе в Щелкино близ мыса Казантип», – сообщал с места события один из блогеров, тайком сделавший на мобильник несколько фотографий. Пока замерзшие харьковчане отплясывали под диджея Spooky и канадскую певицу Peaches, Хржановский запустил в толпу операторов. Те снимали танцующих, а Илья дирижировал процессом из своего небесного кабинета. Рассказывают, что, по задумке режиссера, на локацию врывалась толпа неонацистов и начинала резню. По другой информации, сцену со скинхедами, крушащими помещения и «убивающими» обитателей института, успели снять еще днем, а вечером были только танцы.

Как сообщил «Коммерсантъ», руководить погромщиками из России выписали одиозного Максима Марцинкевича по прозвищу Тесак (в Википедии обозначен как «шоумен правого неонацистского толка») – Хржановский и здесь решил не отступать от принципа максимальной аутентичности. Вечеринку отсняли, статистам выдали по 50 гривен, институт доломали, и все закончилось. А остатки реквизита через несколько лет уничтожил пожар на харьковском складе.

Процесс набрал такую инерцию, что еще некоторое время ходили слухи, будто съемки продолжаются. Когда именно была поставлена точка, не знал, похоже, даже сценарист Владимир Сорокин. Через пару месяцев после вечеринки, в январе 2012-го, он сказал о «Дау» в интервью «Огоньку»: «Мне трудно об этом говорить, потому что я уже года два Илью не видел. Он снимает. Я знаю, что там идет какой-то удивительный процесс. Что он построил в Харькове модель Советского Союза и так, видимо, вжился в эксперимент, что не хочет расставаться с этим. Вероятно, он таким образом решает какие-то свои личные проблемы…»

Зачем было ломать институт, если его можно было превратить в музей? Очевидных причин несколько. Во-первых, Хржановский никогда бы не отдал свое детище в чьи-то чужие руки. Во-вторых, истинной легендой становится только то, что уже нельзя пощупать, измерить, пережить заново. В-третьих, институт развалился бы в любом случае, поскольку был выстроен из фанеры и пенопласта, а пленкой «под мрамор» был покрыт лишь для виду. По словам причастных, он задумывался как временная постройка (скажем, там не было систем вентиляции и отопления, что весьма чувствовалось зимой), и удивительно, что простоял даже столько. В общем, что случилось, то случилось, и по-другому быть не могло.

Постпродакшен

«Дау» не вышел ни в 2012-м, ни в 2014-м, ни в 2016-м. Строго говоря, после завершения съемок он вовсе пропал с радаров. Хржановский окончательно перестал давать интервью, шумиха вокруг проекта постепенно улеглась. Граждане статисты несколько лет ждали фильма, а потом и ждать перестали – нашлись другие заботы.

В январе 2012-го в Сети невесть откуда появились сканы перекидного календаря DAU с монохромными фотографиями, «выпущенного как эксклюзивный сувенир для кинокритиков всего мира тиражом всего 200 штук», но до критиков, похоже, этот подарок так и не добрался. Примерно в то же время вышел приказ российского правительства, который предписывал завершить до конца года несколько фильмов с бюджетным финансированием, в том числе «Дау». Хржановский согласился: хорошо, как скажете. И ничего не произошло. В 2015-м Министерство культуры, устав ждать и грозить, наказало проект – через суд отозвало 30 млн. рублей обратно. Но что такое $460 тысяч для «Дау»? Чистый смех, что мамонту дробина.

Помимо российских денег в проект вложены шведские, немецкие, французские, украинские финансы. Но во сколько раз к сегодняшнему моменту вырос бюджет, неизвестно. После того как он распух до 10 миллионов, любую информацию на этот счет перестали озвучивать. Однако в августе 2016-го продюсер фильмов Хржановского Лена Яцура, проводя в Ростове мастер-класс, сделала интересное заявление: «„4“ — это один из самых громких международных фестивальных блокбастеров. Прямого отношения к коммерции он не имеет, но является супердоходным, потому что бюджет его был $400 000 долларов, а бюджет следующей картины – $57 миллионов. И это самый большой русский проект за всю историю, который стал возможен благодаря визитке, фильму „4“». 

О какой картине идет речь? Яцура напрямую не говорит, но «самый большой русский проект за всю историю» – это определение, которое сложно навесить на что попало.

На сайте «Феномен Филмз» вы не найдете никакой информации о «Дау». Строго говоря, там вообще нет ничего, кроме логотипа компании.

Но гигант таких масштабов не может совсем не оставлять следов. Даже из сталинского СССР проникали за «железный занавес» кое-какие сведения, а уж в наше время удержать что-либо в полной тайне стало намного сложней – все равно вылезут хвосты.

Несекретные секреты

Первый секрет Полишинеля заключается в том, что «Дау» вместе с Хржановским переселился в Лондон (по любопытному совпадению, в тот самый город, где проживает Роман Абрамович). Там по сей день ведется монтаж на мощностях компании Phenomen UK Ltd, в которой работает 50 человек. Согласно разным источникам, «Дау» превратился в целый террикон киноматериала: 700 часов видеофутаджа, 28 терабайт аудио, 3000 одних только видеоинтервью. Чтобы просеять всю эту руду и не сойти с ума, очевидно, нужно очередное «сверхусилие», огромная усидчивость и сталинская хватка.

Второй секрет Полишинеля вытекает из первого и заключается в том, что Дау – это больше не фильм. Это «единый проект из нескольких фильмов, нескольких сериалов и трансмедийного контента», о чем вполне честно, но без уточнения деталей сообщает профайл Phenomen UK Ltd на одном из британских веб-сайтов. В 2009 году Хржановский говорил, его новая лента «будет, кажется, даже короче, чем “4”» (кто-то из журналистов выпытал и предполагаемый хронометраж – 104 минуты), но нет, разумеется, ничего удивительного в том, что “за время пути собака могла подрасти”. «4» тоже задумывался как короткий метр, а не полотно на два с лишним часа. А упаковать 700 часов съемки в один фильм не сумел бы и Коппола.

Третий секрет Полишинеля: в здании на улице Пикадилли действует нечто вроде мини-филиала института, опять же со всеми вытекающими. Из Харькова переехали ненормированный рабочий день, параноидальный уровень секретности, кафетерий со стилизацией под 50-е. Только теперь с этим имеют дело не соотечественники, а британцы. Работа идет, как на заводе, в две смены, шесть дней в неделю. Учтя прошлые события, новых работников на позиции переводчиков и монтажеров в лондонский офис набирают с оговоркой: «Опыт работы в кино может быть преимуществом, хотя и не является необходимостью. Вам придется окунуться в трудную, требующую самоотдачи атмосферу. Нужно уметь подстраиваться под непредсказуемое, во многом спонтанное производство столь амбициозного арт-проекта». В объявлении за февраль 2017-го года на сайте Indeed анонсирована даже предполагаемая дата завершения проекта – 1 сентября (что бы это ни значило). Конкретика – достаточно позитивный знак, хотя, как мы уже знаем, в случае с «Дау» любые даты условны. 

Довольны таким сотрудничеством не все. Например, обиженный местный переводчик, безуспешно пытавшийся подстроиться под «институтский» стиль работы, оставил на сайте «192» отзыв о пережитом опыте, в котором сообщал о «серьезном организационном хаосе» на проекте, весть о котором уже распространилась среди его коллег. Чтобы узнать, для чего он вообще делал переводы, Джону пришлось самостоятельно гуглить название нанявшей его компании, поскольку менеджеры отвечали: «Не твое дело». Другой переводчик оценил свой опыт работы как «токсичный» (примечательно, что один из уволенных россиян, Денис Тропашко, еще в 2010-м говорил, что «Дау» «действует как радиация») и пожаловался, что его принуждали участвовать в вечеринках, требовали переработок и мало платили, закончив словами «эти русские вообще никого не уважают». Первый переводчик предупреждал «требуйте контракт», второй – «держитесь подальше». Были и те, кто остался в восторге: «Это ни на что не похоже. Да, там не дают прямых ответов, не дают комментариев по вашей работе, и вы даже не всегда понимаете, что вообще творится. Да, нужно заранее четко договариваться, чем придется заниматься. Но зато вы видитесь с массой интересных, безумно преданных своему делу людей, создающих реально амбициозный арт-проект». Тем временем профессиональное киносообщество язвит в фейсбуке, что в Лондон перекатались уже, наверное, все русскоязычные монтажеры и звукорежиссеры, а Phenomen UK Ltd все мало.

С прессой «Дау» по-прежнему не работает. Британский писатель и журналист Джеймс Мик в статье под названием «Реальные убийцы», напечатанной в престижнейшем европейском издании LRB (London Review of Books), недоумевал: в конце 2015 года его позвали в здание на Пикадилли, чтобы показать кусочки фильма, но в итоге так ничего и не показали, да и сам Хржановский не пришел, и как это все понимать – один бог разберет. Ощущения репортера при этом были схожи с тем, что рассказывали посетители харьковского объекта: «Внутри здания я сразу ощутил, что просочился сквозь мембрану в особую среду, как если бы ступил на территорию иностранного посольства или на борт самолета некоего государства с причудливым режимом, педантично блюдущим эти причуды». 

Когда Мик за обедом осторожно поинтересовался у одного из продюсеров проекта, Сюзанны Мэриэн, как инвесторы согласились дать денег на аренду целого пятиэтажного здания в одном из самых дорогих районов мира, присутствовавший при разговоре адвокат Энтони Джулиус (представлявший, в частности, интересы принцессы Дианы во время развода с принцем Чарльзом) отрубил, что Джеймс был приглашен вовсе не для аудиторской проверки. Мэриэн же ответила лишь то, что нынешний спонсор «Дау» – «очень приватный человек». Владельцами здания значатся братья Дэвид и Саймон Рубен – по некоторым оценкам, самые богатые люди Англии, которые в прошлом активно вели бизнес в России и финансировали кино, – но о том, связаны ли они как-то с «Дау», никакой информации нет.

Зато Мик теперь знает, что на съемочной площадке было зачато 14 детей. И, кстати, Олег Кашин в своем очерке 2010 года «Путь „Дау“» этот факт косвенно подтверждает: «Я встретил знакомую девушку, которая раньше работала в "Афише". Уехала писать репортаж о съемках. Вышла замуж за второго оператора, родила ребенка». Но верно и то, что многие вполне благополучные семьи, членов которых засосала турбина проекта, в результате этого распались.

Есть и совсем уж интересные «вбросы» и «сливы», не подтвержденные ничьими словами и оттого лишь больше интригующие. Последний всплыл совсем недавно, в декабре 2016-го, в telegram-аккаунте юзера @sergeykorol (владелец – «блогер и гонзо-журналист» Сергей Король). Там говорится, в частности, следующее:

«Нет больше никакого фильма “Дау”. Точнее, есть десятичасовой полный метр, который сократили до четырех (потом режиссер монтажа уволился, и проект встал на фриз). Еще есть минимум еще один художественный фильм. Два сериала — один о жене Дау, второй, кажется, об институтских буфетчицах. Наверняка что-то еще: “Дау” теперь — вселенная. Но если Marvel создает миры step by step, то Хржановский строит все параллельно (ничего не готово). Денег, разумеется, не хватает, поэтому в офисе есть специальная комната, декорированная под советский институт, со старой радиолой, портретами и флагами. Там питчингуют проект новым инвесторам, поят водкой из ретробутылок и показывают фрагменты.

Фрагменты, говорят, впечатляющие. Долгие, разговорные, вообще без саундтрека (музыка есть только на вступительных и финальных титрах). Один только трейлер “Дау” идет минут десять. Проверить нельзя, потому что материал из студии выносить запрещено (все, кто работает над фильмами дистанционно, делают это вслепую). Хржановский даже планировал строить для “Дау” кинотеатры, показывать там, а после проката все копии сжечь. Пока Хржановский каждый вечер проверяет журналы (бумажный и электронный) посещаемости, увольняет сотрудников за долгие перекуры и ставит в пример одну из своих помощниц, которая работает сто часов или сто двадцать часов в неделю. 

“Дау”, конечно, войдет в историю. Хотя смотреть, конечно, будет невыносимо. Но безумие — это так увлекательно!»

Не исключено, разумеется, что автор аккаунта пишет неправду. Проверить это пока сложно: на момент выхода материала наш информационный запрос в Phenomen UK Ltd ответа не получил. Но Мик сообщает со слов Мэриэн, что «лондонские монтажеры сейчас работают над тем, чтобы сделать из снятого в Харькове материала продолжительностью в 700 часов дюжину или более фильмов, телесериал, а также управляемую юзером нарративную интернет-систему» – и это вполне объясняет, почему DAU не торопится всплывать на поверхность.

Хайп вокруг проекта давно прошел, зрители перестали интересоваться его судьбой, но окупаемость, похоже, волнует Хржановского в последнюю очередь. Илья хорошо усвоил уроки Марлена Хуциева: «Если считаешь необходимым что-то сделать, выполни художественную задачу любой ценой. Несмотря на сложности и препоны. Помню, был показ во ВГИКе — ответственное событие. Уже гости с цветами приходили, телевизионщики… а Хуциев мог отменить показ вообще, если чувствовал, что его курс не готов. Это тоже было уроком». «Проблема с Хржем в том, – то ли в шутку, то ли всерьез заявлял один из неназванных приятелей Ильи, разысканных Миком, – что он считает кино видом искусства, который не нуждается в зрителях».

А может, полное забвение «Дау» и окружившего его мифа – тоже часть плана, недаром же авторы проекта с какого-то момента прекратили с журналистами всякое общение. Обо всем этом можно лишь догадываться. Как и о том, насколько близки к истине слова одного из администраторов проекта, в 2012-м году обронившего в треде «Лепрозория»: «Фильм вряд ли будет показан в России. Так говорили в режиссерском департаменте».

Совершенно ясно лишь одно: сегодня, спустя 6 лет после завершения съемок, у проекта нет ничего – ни релизной даты, ни тизера, ни даже постера – и это факт.

Эпилог

С момента съемок много чего успело произойти. Некоторых участников проекта уже нет в живых. Умер и Игорь Ландау – сын академика, в роль которого вживался Николай Воронов. Марцинкевич был осужден на три года за экстремизм и уже даже почти вышел. Отношения между бывшими союзными республиками успели испортиться так, как никогда прежде: сегодня уже трудно представить себе московских хипстеров, катающихся в украинский Харьков на экскурсии, или украинских политиков, снимающихся в российском кино. Так что «Дау» – первый и, наверное, последний проект в своем роде, и статус его становится все более уникальным по мере того, как стремительно меняется жизнь.

Михаила Идова можно считать одним из немногих счастливцев, попавших в бункер под институтским кабинетом Хржановского, где жила собака в клетке и стоял набор цифрового монтажного оборудования. Увиденные отрывки материала он описывает со смешанными чувствами: «Это был головокружительный микс авангардной чувственности, голливудского размаха и техник реалити-шоу. Один эпизод, бунт на железнодорожной станции, выглядел как смесь Майкла Бэя с Иеронимом Босхом – долгая, до мельчайших подробностей организованная панорама камеры сквозь бушующую толпу. Другой эпизод – длящаяся сорок минут, снятая методом импровизации ссора между Ландау и его женой. Фильм, который когда-то будет из всего этого сформирован, может быть чем угодно – масштабным историческим эпиком, занудной драмой, – а может оказаться и полной пустышкой».

Джеймс Мик, которого к просмотру не допустили, выразился более скептически: «Чем бы "Дау" ни оказался в его окончательном виде, фильму будет трудно затмить уже окутавшую его славу проекта, более полно реализовавшегося в эмоциях тех, кто его создавал, чем тех, на кого упадут во тьме кинозалов его двухмерные, сухие, бесплотные отблески».

Некоторые журналисты, побывавшие на объекте в качестве элитных гостей, тоже считают, что Институт свою функцию выполнил на отлично, и никакой фильм к этому уже ничего особо не добавит, скорее наоборот. Олег Кашин, например, в 2015-м заявил: «Мне уже тогда казалось, что законченного фильма, который пойдет в кинотеатрах, и не будет. Этот «парк советского периода» был вполне самодостаточным явлением — стимпанк по мотивам сталинской эпохи. Если бы кто-то надрал и сохранил хотя бы дверные ручки этого института — уже имел бы на руках настоящие произведения искусства XXI века. Туда, в Харьков, как на аттракцион, съездила, наверное, половина культурной Москвы, и уже поэтому «Дау» сыграл свою роль в перевороте отношения части столичной интеллигенции к этому времени. Это непрерывное реалити-шоу длиной в 5 лет, которое снятый фильм только бы испортил. Деньги, конечно, потрачены, но по-панковски. Это такой арт-поступок, о котором мечтают многие режиссеры».

Но даже если «Дау» никогда не выйдет на экраны, все же это слишком богатый материал, чтобы позволить ему бесславно кануть в Лету. Подписки о неразглашении рано или поздно истекут, языки развяжутся, секретность обратится в труху. Наступит день, и кто-то обязательно напишет о харьковском проекте увлекательную книгу. Или поставит спектакль. А может, даже снимет о нем фильм, который получит «Оскар».

Возможно, Илья Хржановский даже сыграет в этом фильме камео. Маленькое, без слов. Его поставят где-то за двумя глухими заборами, в противогазе, повернув к камере спиной. И на премьере режиссер подмигнет со сцены недоумевающим журналистам: «Видите Хржановского? И я не вижу. А он есть».