Чернушная политическая аллегория о нынешней Украине, замаскированная под жутчайшую драму о бандитах и проститутках из интерната для глухонемых детей
Чернушная политическая аллегория о нынешней Украине, замаскированная под жутчайшую драму о бандитах и проститутках из интерната для глухонемых детей.
Подросток-старшеклассник приезжает в специализированный интернат для глухонемых детей. Реальная власть в заведении принадлежит не учителям, а старшим ребятам, и они быстро берут крепкого парня в оборот и включают его в свою банду. Вскоре он начинает вместе с ними грабить прохожих и выбивать деньги из тех учеников, кто поменьше и послабее. Когда же один из участников банды нелепо погибает, главный герой становится сутенером, продающим старшеклассниц на стоянке для дальнобойщиков. Тем временем «выбившийся в люди» бывший воспитанник заведения подготавливает почву для того, чтобы послать девушек на работу в Италию.
Сама идея «Племени» выводит вдумчивого зрителя из себя. Фильм на языке жестов, начисто лишенный перевода. Глухонемым актерам и так трудно общаться с миром, а тут картина, полностью посвященная их жизни и их переживаниям, отказывается им помочь, отказывается снабдить субтитрами их монологи, их перепалки, их признания в любви. Разве так можно? Да, критики уже придумали оправдания для «эксперимента» украинского режиссера Мирослава Слабошпицкого. Мол, такое повествование держит зрителей в тонусе, заставляет разгадывать ленту как головоломку. Да и вообще, «любви и ненависти слова не нужны», как гласит слоган картины.
Но разве это так? Разве Ромео выразил свою любовь к Джульетте без слов? Слова имеют значение. Слова любви, слова ненависти и даже слова юридической проформы. Вспомните недавнюю судебную сцену из «Левиафана». Конечно, визуальное искусство может ограничивать себя и рассказывать истории без слов. Так устроен балет, и в кино и анимации тому немало примеров. Но в «Племени» слов полно – во многих сценах фильма герои буквально не затыкаются. И когда картина оставляет эти моменты без перевода, она предает и персонажей, и актеров. Как оценить актерскую игру, если понимаешь лишь часть перформанса?
Что еще хуже, такой подход приговаривает «Племя» к самой простой, самой примитивной истории о гопниках и проститутках. Потому что насилие и секс в переводе не нуждаются, и потому что, откровенно говоря, что умного и сложного могут сказать друг другу «звереныши» (простите за обидное слово, но иначе героев фильма не назвать), растущие без любящих взрослых, без денег, без искусства, без закона, без религии, без амбиций и без возможностей? То ли дело персонажи американского сериала «Их перепутали в роддоме»! Их шоу сразу же развалилось бы, если бы зрители вынуждены были догадываться, что говорят Эммет, Мелоди и другие духовно развитые глухонемые герои, неплохо вписанные в американское общество.
Стоп. Американское общество… А какое общество изображено в «Племени»? Как только об этом задумываешься, сразу понимаешь, почему фильм можно было снять так, как он снят, и почему эта картина не имеет никакого (ну, почти никакого…) отношения к глухонемым. Ларчик просто открывается – это кино об Украине! И это такая «чернуха», рядом с которой «Левиафан» кажется диснеевской комедией.
В самом деле, что такое Украина, если смотреть на нее пессимистичным, разочарованным, циничным взглядом? Страна бандитов и проституток, говорящая на никому не понятном и никому не нужном языке. Страна, которую бросили взрослые и где командуют дорвавшиеся до власти гопники. Страна, где нет дружбы, есть только власть и деньги. Страна, где у людей лишь одна мечта – свалить в Евросоюз. Недаром на первом и единственном уроке, который главный герой посещает (если не считать занятия по труду, на котором персонаж мастерит киянку, верное оружие гопника), учительница географии показывает на флаг Евросоюза и что-то про него «втирает». Нетрудно догадаться, что именно: «Уезжайте, ребята, в страны, где у вас есть хоть какой-то шанс в жизни!» И даже если она этого не говорит, она это подразумевает. Зачем иначе держать такой флаг в стране, которая в ЕС не входит и которая вряд ли скоро в него войдет?
При желании можно пойти дальше и сказать, что главный герой символизирует Донбасс. Потому что он такой же гопник, как и все, и даже похлеще некоторых. Но он не хочет, чтобы его любимая девушка ехала продавать себя в Италию, и ему не нравится, что она продает себя на Украине. Это навлекает на него гнев других членов банды, и конфликт перерастает в жестокую войну, развивающуюся точно по сценарию реального нынешнего противостояния между Донбассом и украинскими властями. Однако «Племя» снималось до последнего Майдана, и совпадения с реальной историей, вероятно, случайны. Хотя искусству не впервой попадать в точку, предсказывая будущие события. Тем более когда речь идет о давно запрограммированном конфликте.
Почему иные, неполитические интерпретации «Племени» не подходят? Потому что только ради откровенного кино о большой стране можно было подвести пару десятков глухонемых ребят, вложивших в картину душу и сердце. А также свои тела – в картине есть откровенные, хотя и снятые с клинической отстраненностью сексуальные сцены, садистское насилие… И фрагмент, который нужно показывать в школах на уроках семейной жизни. Когда девочки попадают в обморок от неописуемо жуткой сцены домашнего аборта без наркоза (наверно, это было «выскабливание»), они навсегда запомнят, как важно предохраняться!
Есть ли в «Племени» что-то еще, кроме гнетущей безнадежности и повседневной жути? Нет. Бывший репортер криминальной хроники, Слабошпицкий снял безукоризненно мрачное кино с великолепно выстроенными кадрами, каждый из которых работает на идею картины: «Здесь жизни нет». И ремонта тоже нет – когда в финале герой проходит по коридору, на стенах которого не облупилась краска, это кажется лучиком надежды, потому что все остальные стены в картине не красили с советских времен.
В мощи, выразительности, бескомпромиссности и безжалостности по отношению к героям и зрителям «Племени» не откажешь. Это кино-пытка – из тех, что обожают киноманы с артхаусной жилкой. Но все равно жаль, что лента использует глухонемых актеров для политической аллегории, а не для повествования, которое бы не сводило ее персонажей к голодным зверям, дерущимся в заброшенном зоопарке.