Интервью с Алексеем Гуськовым

-- Это, судя по всему, была довольно экстремальная для вас история, почти суперменская. И в ледяной купели искупались, и по крыше побегали и попрыгали…

-- Я как-то на удивление легко пошел на все это. Режиссер всегда провоцирует артиста, насколько он двинется в сторону трюков и в сторону правды. На экране всегда видно, сырой ли у тебя рукав, мокрая ли коленка при нуле, мерзнешь ты или изображаешь. Во время первой же сложной съемки, когда герой Смолякова стреляет с балкона, и надо его обезвредить, возник вопрос: полезу я на крышу, или нет? Режиссер сказал: «Сейчас ты накернишься и попросишь дублера». Но я практически проделал сам, хотя было скользко…

-- И что, по водосточной трубе залезли?

-- По водосточной я сделал раз-два-три-четыре-пять, потом меня подцепили, потом я подтягивался на карниз и вылезал. Там было очень скользко. Я, конечно, сначала проверил ребят-каскадеров, которые меня страховали – падать с третьего этажа на восьмой день съемок не хочется. А вот сам прыжок делал безусловно каскадер, не буду хвалиться. Но зато я сам в прорубь нырял, в гидрокостюме, все как положено. Это был, наверное, такой спорт. Я проверил, что я могу в моем возрасте. Оказывается, могу, значит, будем себя уважать.

-- А почему в полицейских триллерах, и у нас, и в Голливуде главный оперативник всегда такой одинокий волк?

-- Жанр такой…

-- Но они же совсем не такие. У них на самом деле прекрасные толстые жены, толстые дети, дачи, это такие столпы общества. Почему этот штамп так устроен?

-- Ну всегда же очень хочется найти героя… Конечно мы здесь немного тиражнули, лучшим или не лучшим образом. Черное пальто, разорванный ворот постоянно… Человек не чувствует холода, не чувствует боли – своей, разумеется, – потому что ему так больно за вот эту несправедливость, ему так хочется оборвать эту цепочку зла, которая никак не может завершиться. Он понимает, что если он этого не сделает, то он не выживет.

Мы пытались понять, в традиции социалистического реализма, почему его жизнь устроена так, а не иначе. Так вот, в одном из вариантов сценария у него была семья, и по флэшбэкам зритель понимал, что у него была какая-то катастрофа, где он остался в живых, а жена и ребенок – нет. У Андрея были прописаны прекрасные эпизоды, где у него в квартире есть детский мячик, какие-то другие предметы, и он с тех пор ее не убирает, не трогает. Так и продолжает жить со своей дочкой, со своей женой. Но если он там не успел, не сумел их спасти, то он должен спасти всех других жертв. Но все это потом купировали во имя чистоты жанра.

-- А не страшно вообще сниматься в таком проекте – дурная карма, дурная примета? Джоди Фостер категорически отказалась сниматься в продолжениях «Молчания ягнят» /Silence Of The Lambs, The/ (1991)…

-- Но там картина не в пример нашей, выше на голову. Там исследуется вообще природа… чего-то запредельного. Там человек людей пожирает, и это подведено под такую фантастическую базу. Несколько иной срез исследования. Мы больше к истории, к жанру склонялись. Я не считаю это ни хорошим, ни плохим. Действительно наше кино сейчас находится в самом начале пути. Пока образцы хорошего советского кино кладут нас на лопатки (смеется). Это один из первых серьезных опытов: молодой парень, талантливый человек, очень, кстати, хорошо обученный и насмотренный, хорошая продюсерская компания – я имею в виду прежде всего Дмитрия Месхиева и Сергея Мелькумова – сделали картину, на мой взгляд, достойную. Жанровую.

-- При этом кажется, что оно ориентируется скорее на голливудские образцы кино про маньяков, а не на, грубо говоря, нашу оперативную сводку, нашу мифологию.

-- Я думаю, Голливуд тоже ориентируются не на оперативную сводку. Я был в Америке в 2001 году, мы поехали в Гарлем. Мне говорили: «Куда вы едите, вас там съедят!» я говорю: «Ребята, я никогда не поверю, что в городе с таким количеством полиции, в таком законопослушном государстве где-то будет страшнее, чем у меня в Бибирево». И так оно и оказалось. Это же все мифотворчество.

Искусство не должно ничему учить, оно должно вызывать эмоции. Это часть энтертейнмента, часть мейнстрима, который тоже надо научиться делать. Действительно мы очень долго находились в стране победившего даже не артхауса, а авторского кино. Из серии «Мне так нравится» и «Я так вижу». Но надо же научиться делать и свое собственное жанровое кино. Я не вижу ничего плохого.

-- А ваше кино строит свою мифологию?

-- Конечно. Вот то, чем я занимался, я определил для себя в двух словах: «Демон добра». Это не ангел добра, это Демон Добра! Идущий напролом, к своей цели, все сметающий, рычащий. Не хочу знать никаких его предысторий, никаких обращений к биографии, «а из какого же отдела этот человек?» Да не из какого! Это человек закона. Он должен наказать. Если он этого не сделает, его жизнь бессмысленна. Поэтому черные очки, черное пальто…

-- Вот вы говорили о мифотворчестве, а я в вашем фильме обнаружил один очень почтенный миф: маленький городок, в котором есть одна красавица, одно кафе и один шериф, который владеет жизнью и смертью.

-- Очень точно. Вымороченный город. Мы об этом думали все время. Один раз просто обхохотались. Андрей – у него же это первая картина, он все время фонтанировал – приходит и говорит: «Я придумал потрясающий кадр. Вымороченный город, а еще цирк приехал и карлики. Герой бежит, останавливает девочку. Она идет одна – а дети тут по одному не ходит. И она оборачивается – а это бабушка-карлица». Мы хохотали так же, как хохотали сейчас вы.

Но вообще ничего нет плохого в мифотворчестве. У нас же в принципе нет сквозного героя. Вот я все время думаю: как у нас мало своих героев. Вот например, фильм «Мусорщик» (2001) Георгия Шенгелии, в котором я снялся: его же до сих пор показывают по телевизору иногда, и продажи DVD не падают. Значит, народ нуждается в таком скрытном парне. У нас же вся страна так живет: Штирлицы такие. Штирлиц ведь был штурмбанфюрер СС (на самом деле штандартенфюрер – прим. Фильм.Ру), то есть первый секретарь обкома. Но он понимал, что власть – говно. И как напьется на 23 февраля, отметит праздник и лежит на карте Родины…

-- А надо создавать такой миф?

-- Надо, конечно. Я много езжу, сейчас какие-то работы появились международные. Русский приезжает – ему немедленно предлагают водку. А я не пью водку-то!