Интервью с Ингеборгой Дапкунайте

-- В фильме есть такая сцена – главный герой и героиня в постели и вы произносите фразу: «Хорошее лекарство морфий…

-- (Дапкунайте хохочет). Я видела эту сцену!

-- … только мне кажется, что мы от него умрем». Так, кажется?

-- «Только мне кажется, Миша, мы от него погибнем».

-- Похоже, что слово морфий тут можно заменить почти любым: «Хорошая штука любовь…» или «Хорошая штука жизнь…. Только мы от нее погибнем»? Чем угодно, что для человека важно?

-- Я бы назвала это английским словом… не знаю как перевести – addiction.

-- Зависимость?

-- Зависимость… Не только зависимость, но ты не можешь без этого. Возьмите любовь… Ну хорошо, морфий, мы тут вроде понимаем как он укололся, но любовь – откуда она приходит, куда уйдет? И когда? Неясно, что будет через минуту, кого ты встретишь или кто уйдет из твоей жизни. Так же и работа, если ты вовлечешься во что-то, что для тебя… как морфий.

-- Что будет важно для зрителя в картине?

-- Я надеюсь, что многое. Для меня это любовь, которая рождается из восхищения, из вдохновения. Моя героиня видит этого очень талантливого человека, который отдает себя полностью спасению людей. Он гений, как говорит Балабанов, он делает то, что не может никто. И вот этот ее путь восторга и глубокого чувства, и решения вместе с ним пройти и познать то, что знает он, а в это случае это морфий, и полное ее самопожертвование… Для меня этот фильм не про что-то, это путь, путь моей героини. Фильм, конечно же, о многом. Но я лично воспринимаю его через свою героиню.

-- А что важно в кино для вас?

-- Для меня всегда очень важно, если в истории мне дается причина. Сейчас объясню, что это такое. Приезжает молодой доктор, в захолустье, он ехал очень долго, устал, тут его встречают, он ложится спать – и в эту же ночь к нему бегут и говорят: «Господи, у нас умирает человек, спасайте, спасайте этого человека!». Дифтерия. Он бежит спасать этого человека, делает ему искусственное дыхание, это его первый пациент. И он умирает, этот пациент. Доктор в расстройстве, естественно – только приехал, первый пациент, скончался, и я ему делаю вакцинацию против дифтерии. Ночью у него случается аллергическая реакция от этой вакцинации – он просыпается и ему плохо, он не знает, что с ним творится. И он говорит: дайте мне что-нибудь, что-нибудь, ну, что-нибудь – вот, давайте морфий. И это первый укол.

Балабанов дает причинность, цепь событий – одно событие влечет за собой другое. Спасал человека, делал ему искусственное дыхание, получил вакцину, стало плохо, ему дали морфий – и он на него садится. Вот как он на него садится! Не просто так делает первый укол. А дальше идет вся история.

-- О вашей героине. Вот человек посмотрел фильм, вернулся домой, занимается своими делами, что-то вспоминает. И вспоминает вашу Анну Николаевну, ее … как это называется у медсестер, косынка?

-- Знаете, как я его называла на съемках? Кокошник! «Дайте мой кокошник!». Очень люблю сниматься в кокошнике. Знаете почему? Потому что волосы не надо делать! Быстро – раз и надел. Я даже изобрела как его быстро надевать. Сделала две дырочки, прикрутила резиночку – раз и пошла!

-- Вот зритель вспомнил кокошник этот, вас и он чувствует – что? Нежность, или грусть, или раздражение, страх?

-- Я бы очень хотела, чтобы это было многогранное чувство. Вот смотрите, я возьму абсолютно оппозиционный характер – Большой Лебовски. Нам он и нравится, он и смешной, и такой, и сякой… Жалко моя героиня не смешная, но что поделаешь – не то кино. (Смеется).

-- Как-то специально готовились к съемкам?

-- Мы смотрели много фотографий. Надя, художник по костюмам, супруга Балабанова, великолепный художник, надеюсь, что визуальная часть картины не пройдет незамеченной. Конечно, хотелось передать запах эпохи. Труд, который вложили костюмеры и гримеры невероятен. Если посмотреть, то каждый костюм – это тяжесть, фактуры, слои. Я восхищена этими людьми.

И конечно я думала о своей бабушке. Моей бабушке 103 года.

-- Рассказывала она что-то?

-- Я думала не о том. Если она села за стол, она сидит так (выпрямляется). Она всегда пьет чай из чашки с блюдцем – я не пью уже так, я пью дома из кружки. Она родилась в 1905 году, чуть моложе моей героини. Она по-другому двигалась, потому что другая одежда. Есть разница в ритме жизни – она более медленная, но больше бегать надо. Они угощают друг друга по другому, другая жизнь, печки топили.

-- Если верить что искусство меняет зрителя, должно, во всяком случае, то меняет ли оно тех, кто его делает? Этот фильм – вас, скажем?

-- Я бы сказала, что кино задает вопросы, а не меняет жизнь. Скажем, после «Груза 200» (2007) я очень много думала. Но то, что я играю – я не «вживаюсь», я живу этот период жизни, живу в то время, когда я снимаюсь. Это целый мир, в котором я существую эти месяцы своей жизни. Когда выходит фильм – это уже прошло. Кто-то очень верно сказал: «Интересна охота, а не добыча». Но этот фильм очень жду.

-- Почему?

-- Не могу объяснить. Это как любовь (смеется). Неясно почему. Но с Лешей мы работаем уже второй раз.

-- А вы показывали фильмы Балабанова друзьям в Лондоне или Париже? Его кино переводимо?

-- Могу вам сказать. Расскажу одну историю. Я в Париже со своим другом, встречаюсь на его презентации. Есть известнейший сценарист, писатель, драматург Кристофер Хэмптон. Вот мы знакомимся с ним и он говорит: «Что вы сейчас делаете?». Я говорю: «Я снимаюсь… вы, наверное, не знаете, но есть такой русский режиссер Алексей Балабанов». Он говорит: «Про уродов и людей» мой любимейший фильм". Я чуть не упала!

Вот вам ответ на ваш вопрос.