Важное отличие кинематографа от, скажем, живописи заключается в том, что кино – искусство повествовательное
С самого первого своего фильма Жан-Люк Годар демонстрировал отношение к кинематографу, несовместимое с традиционным, – его ленты глубоко индивидуальны, они не похожи ни на что, снятое ранее, а сам режиссер, кажется, шел на конфликты, нарушения и эксперименты, просто потому что мог. Зато его ленты стали подлинной классикой, способной рассказать о времени и людях лучше, чем хроника и мемуары. «Уик-энд» в ряду главных лент «Новой волны» стоит отдельно – настолько это нонконформистский и вызывающий фильм. Он начинается как вполне обычный детектив, но очень скоро превращается в сюрреалистический трип, через кровавые аварии и террористические акты, сквозь толпы людей и монстров вспарывающий саму ткань реальности. Свой фильм Годар заканчивает титром «Конец фильма. Конец кинематографа», но мы-то знаем, что на этом как раз все только начиналось.
В советском кино были свои визуалисты, правда, отношение кураторов культуры от власти к ним всегда было предвзятым и суровым. Особенно тяжело пришлось Сергею Параджанову – тонкого лирика, блестящего художника, необыкновенного философа не особенно чтили обыватели, а многие так и вовсе считали сумасшедшим лишь потому, что его кино не было похоже на привычные картины советских режиссеров. Взять хотя бы «Цвет граната» – никто и никогда не снимал раньше биографический фильм о поэте, не используя в кадре не просто стихов автора, но и слов вообще. «Цвет граната» – не кино, а движущаяся картина, полотно, на которое широкими уверенными мазками наносится линия судьбы ведущего персонажа. И даже самый далекий от поэзии зритель, глядя на буйство красок, на экспрессию света, может оценить талант не только режиссера, но и его героя. И ни слова больше.
Потрясающий фильм режиссера Годфри Реджио «Койяанискаци», первый в трилогии «Каци», формально считается документальным, но на деле использованные автором кадры хроники, репортажей или программ о человеке и природе являются всего лишь инструментом для того, чтобы продемонстрировать отношение создателей ленты к вечному круговороту жизни. В «Койяанискаци» нет актерского текста, нет персонажей, нет диалогов и других привычных инструментов кино, но красота, струящаяся по экрану, и не требует пояснений. Дополняющая же картинку музыка Филиппа Гласса формирует законченное произведение, в котором нет ничего лишнего. Два продолжения фильма 1983 года несколько уступают оригиналу, но лишь потому, что второй раз эффект, производимый «Койяанискаци», произвести просто невозможно.
Практически не известная широкому зрителю черная комедия Роя Андерсона «Песни со второго этажа» сегодня актуальна так же, как и два десятка лет назад. Для фильма, который не особенно бережно относится к сюжету, это невероятное достижение, говорящее лишь о том, что авторы картины смогли уловить и задеть что-то вечное и универсальное, действующее сквозь века и расстояния. Изначально «Песни» – кино об охваченном кризисом обществе, о том, как тяжелые обстоятельства принимают конкретные индивидуумы, но трюк картины заключается в том, кто становится героями ленты, а также то, о чем они рассказывают. Фильм выхватывает какие-то случайные детали, камера оператора выхватывает из толпы совершенно неожиданных персонажей и раскручивает их короткие сюжеты так, словно это вселенское откровение. Зритель «Песен» оказывается поглощен пучиной странных знакомств, необычных локаций и бредовых рассуждений, но именно в этом кроется разнообразие и непредсказуемость жизни.
Стремительно ворвавшийся в мир кино с «Необратимостью» режиссер Гаспар Ноэ своим «Входом в пустоту» многих поразил даже еще сильнее, чем демонстрируемая в обратном порядке история изнасилования героини Моники Белуччи. Новую картину Ноэ охарактеризовал как «психоделическую мелодраму», но это явное упрощение, просто дело в том, что лучше описать эффект от просмотра «Входа» словами не получится – это удивительное визуальное путешествие на границе жизни и смерти, сна и яви, наркотического трипа и кристальной чистоты сознания. Соглашаясь на приглашение Ноэ, зритель переживает едва ли не самый сюрреалистичный опыт в истории кино – повествование переключается на взгляд от первого лица, вместе с героем вы познакомитесь с оборотной стороной Токио, попробуете наркотики, «словите пулю», но это лишь один слой картины, под ним скрываются метафизические перемещения в пространстве и времени. Потрясающий ирреальный мир героя сосуществует здесь с философией и поэтикой, а не с сухими фактами из жизни персонажа.
Терренс Малик – один из наиболее почитаемых постановщиков современности, и тем важнее и интереснее наблюдать за его режиссерскими трансформациями, если раньше он снимал вполне традиционное кино вроде «Дней жатвы» или «Тонкой красной линии», то в определенный момент у Малика случился качественный переход в сторону картин, скорее передающих мысли и чувства, нежели истории и сюжеты. «Древо жизни» – это даже не кино, а импрессионистское стихотворение, размышление о человеке, оборачивающемся на свое прошлое, чтобы понять отношения родителей и тем самым разрешить собственный кризис. Магическая камера Эмманюэля Любецки, обращение к внутреннему миру зрителя, его собственным воспоминаниям и ощущениям детства интригуют и поражают воображение. «Древо жизни» вырывает нас из рамок реальности и уносит в мир грез и душевных переживаний.
На санскрите слово «самсара» означает «искание, блуждание, странствие», и фильм, при полном отсутствии формального сюжета, именно об этом – он о поиске взаимоотношений человека и вечности, скромного жителя планеты и необъятной Вселенной. Автор картины Рон Фрике хоть нами и не упоминался, но принял весьма действенное участие в создании «Койяанискаци», так что «Самсару» можно считать этаким неформальным продолжением классического философского видового фильма Реджио. «Самсара» тоже состоит из нарезки документальных кадров, собранных со всех уголков земли, в картине тоже нет героев в классическом понимании и нет понятного сюжета, однако для того, чтобы привлечь зрителя и не отпускать, в ленте есть все. Это самый настоящий сеанс гипноза, помноженный на глубину медитации и тайну исповеди чего-то важного. Ну и стоит ли говорить, что «Самсара» необыкновенно, завораживающе, убийственно красива…
Строго говоря, ни одна картина мексиканца Карлоса Рейгадаса не была принята публикой и критиками однозначно, однако наисильнейшую конфронтацию сторон породила драма «После мрака свет» – одни посчитали, что режиссер сошел с ума и представил на экране «сырой» продукт, другие назвали ленту шедевром и вознесли автора не пьедестал. Для недовольства картиной поводов предостаточно – «После мрака свет» представляет собой набор зарисовок о семейной паре и их детях, собранных безо всякого хронологического порядка и никак не соединенных эмоционально. Но лента снята столь волшебно, ее наивное любование жизнью столь дурманящее, что зритель оказывается в теме вне зависимости от того, уловил ли он все детали сюжета или нет. В определенный момент все части пазла обретают смысл, и происходит волшебство, понятное только на уровне внутренних струн души. Или не происходит, и тогда вам не повезло.
«Рыцарь кубков», еще одна картина Терренса Малика в нашем списке, заметно уступает «Древу жизни» по числу восторженных отзывав зрителей и критиков, но это вовсе не означает, что она хуже – такими категориями подобное кино измерять просто невозможно. С одной стороны, «Рыцарь кубков» имеет гораздо более отчетливый сюжет по сравнению с «Древом», героев этого фильма проще понять и принять. Но с другой – Малик вовсе не фокусируется на повествовании, ему важнее сконцентрироваться на памятных моментах и образах, запечатлеваемых героем и сопровождающей его камерой. Зритель, наблюдающий за жизнью главного героя, тоже не квалифицируется как судья, мы просто наблюдаем, без любви и без ревности – фильм противоречит традициям кино методами этого самого кино. И именно это делает Малика гением.
Последний на текущий момент фильм Даррена Аронофски «мама!» несколько выбивается из ряда уже указанных картин – он вроде бы более мейнстримный, в нем есть вполне четкая линия повествования, зрителя окутывают многочисленные диалоги, но назвать кино ординарным и традиционным не повернется язык. В «маме!» упрятано несколько слоев ассоциаций, символизм картины можно разбирать днями, но не охватить его целиком, в ленте читается множество явных и неявных отсылок к величайшим произведениями искусства и культуры в истории человечества. А как «мама!» смотрится… У Аронофски красив каждый фильм, но здесь он превзошел сам себя – огромная многообразная вселенная, упакованная в границах небольшого особняка, завораживает и оглушает, а ее хозяева и гости не оставляют равнодушным ни на секунду. Противоречивое, пугающее, встряхивающее и переворачивающее с ног на голову кино заставляет вспомнить о том, что не все в нашем мире рационально и объяснимо на пальцах. Всегда есть что-то большее и, возможно, страшное.