
Фолк-хоррор, субжанр, родившийся в Британии начала 70-х, сразу сформировал свой видный пантеон. Увлечение оккультизмом, языческими верованиями и мистическими тайнами стало центром странных и весьма экзотических ужастиков – атмосфера расширялась за счет лесных и сельских ландшафтов. Вспоминаем главные «народные» хорроры: от бессмертного советского хита до путешествия в мир шведских язычников.
Дебют Георгия Кропачева и Константина Ершова по праву называют первым и последним советским хоррором. Иронично, что попытка адаптировать миргородские повести Николая Гоголя с их озорством и народными вакханалиями невольно породила одно из самых жутких погружений в фольклорный мир Малороссии. Стоит лишь прокрутить в голове эпизод с панночкой (Наталья Варлей), летающей в гробу, а также вспомнить весь бестиарий, вывалившийся из темных расщелин церкви. Кроме того, советским авторам удалось заглянуть в сердце восточнославянского быта — в фильме причудливо нарисован портрет приземленных бурсаков и семинаристов.
«Вий», несмотря на кукольную природу и гротескную образность, — произведение многоплановое: мистический хоррор о нежити, сковавшей Хому Брута (Леонид Куравлев) в церкви, одновременно рассказывает о том, как православная вера робеет перед ликом зла. Но, конечно, в советском хите важны не столько гоголевские выводы об омертвении душ, сколько сама механика: мастерство комбинированных съемок, иссиня-серый цвет, а также динамичная камера, облетающая пространство деревенской церкви. «Вий» оказался стопроцентным техническим триумфом, в частности, непревзойденной работой специалиста по трюкам Александра Птушко, который своими руками выпустил наружу всю нечисть славянского фольклора.
Фильм 23-летнего Майкла Ривза поднял целую волну возмущений в 1968 году. Костюмированную ленту с элементами ужасов клеймили за чрезмерный садизм и варварство, с которым режиссер (занятый поистине благородным делом!) обличает нравы Англии XVII века: это и Гражданская война, и безнаказанность так называемых охотников на ведьм — сладострастников, готовых идти на любой произвол под предлогом истребления нечестивых (все в курсе, что Британия за пару столетий отправила множество невинных на эшафот). Винсент Прайс, легенда второсортных хорроров, играет инквизитора Мэтью Хопкинса — печально известного палача, который бродил по сельской местности и без особого разбора расправлялся со служителями дьявола.
Во многом «Великий инквизитор» — крепко сбитый эксплуатейшен в духе поделок Роджера Кормана (по иронии его компания AIP занималась прокатом ленты в Штатах): слащавые диалоги и яркие костюмы, всполохи насилия и провинциальные ландшафты. Но оболочка дешевого целлулоидного эпоса не отменяет серьезных тем — фильм взволнован феноменом власти, которая пользуется народными суевериями для самоутверждения.
Фолк-хоррор оброс конкретными жанровыми координатами, когда на экраны вышел фильм об английской общине. Зловещая сельская обстановка, подозрительные жители и мистическая сила природы — так, отбросив готические замки и призраков с маньяками, сформировался новый тип британского ужастика.
XVIII век. Крестьяне попадают под влияние демонического присутствия — у детей отрастает на коже шерсть, которую используют, чтобы возродить к жизни тело демона. Городской судья пытается восстановить порядок и изгнать злые силы. Неловкое стремление сбалансировать комичное и зловещее — так выглядит фильм Пирса Хаггарда, зигзагом двигаясь от иррационального ужаса к изощренному кэмпу. Однако в сельских пейзажах, наливающих кровью драматургию, скрывается нешуточная мощь — картина буквально говорит при помощи леса, туманов и заплесневелой материи. Жанр, интересующийся народной мистикой, не так долговечен, как силы тьмы (вместе с «Обличьем сатаны» фолк-хоррор достиг своего пика в первую половину 70-х), и этот фильм, совершенно зловещий, следует незамедлительно включить в золотую коллекцию представителей.
Мало кто думал, что добродушные неоязычники, которые поклоняются богам солнца и нагишом прыгают через костер, могут стать источником угрозы — свобода от пуританских нравов и любовь к природе, казалось, маркируют людей исключительно добродетельных. Так было, пока не вышел фильм Робина Харди — жуткий экскурс на шотландский остров, где сектанты чтут кельтские традиции и приносят людей в жертву, предварительно загнав их в деревянное чучело для сожжения.
«Плетеный человек» — фильм с ужасно интересной формулой. Детектив здесь быстро превращается в антидетектив, по ходу дела не добавляя к сюжету дополнительные вопросы, а снимая их: все становится ясно, как только мы погружаемся в этот карнавал весны и плодородия, сулящий герою скорое место на алтаре. Лента Харди — ода иррациональному, кино, действующее на первобытным уровне: жуткие танцы, маскарады, поклонение фаллическим образам и солярным символам. Фильм также диагностирует религиозное рвение любого толка: фанатизм язычников ничем не отличается от мученичества набожного кальвиниста — каждый убежден в том, что занят правым делом, умирая во имя Бога или поджигая ритуальный костер.
Бэн Уитли — режиссер-многостаночник, с каждой новой работой он таранит границы допустимого. Его «Список смертников», называемый то йоркширской готикой, то эффектным тарантиновским гибридом, предлагает поистине странный опыт: три фильма в одном, почти не связанные друг с другом. Семейная драма о размолвках мужа и жены резко сменяется гангстерским триллером о наемных убийцах и под конец превращается в тревожный оккультный хоррор, где несчастный семьянин-киллер отстреливается от толп религиозных фанатиков.
Постановщика Уитли не волнуют синтаксические связи, равно как и причины со следствиями. Решающее событие настигает героев совершенно случайно, подобно некоему року, — это превращает кровавый экзерсис Уитли в метафизический хоррор. Он упоен самой возможностью жанровых гибридов, делая ставку на то, чтобы зритель был застигнут врасплох. Есть, несомненно, большая ирония в том, как бытовая драма с руганью на кухне и битой посудой эскалирует до тошнотворного садизма и оккультных ритуалов.
Опушка темного леса где-то в Плимуте, скромная ферма и пасмурный ландшафт — из этого собран впечатляющий дебют Роберта Эггерса, рассказывающий о том, как семья пуритан сталкивается со сверхъестественными силами зла. «Ведьма» — каноничный и предельно строгий хоррор, сплошь состоящий из деталей: он невозможен без погружения в новоанглийский фольклор, отчеты о колдовстве и судебные протоколы, которые пачками изучал перфекционист Эггерс. Неудивительно, что «Ведьма» оказалась столь правдоподобной: ветхие дома XVII века, разговоры на староанглийском плюс использование свечей как главного источника света — ключ к натуралистичной эстетике фильма, которую Эггерс будто бы собрал из упоения «Сиянием» и «Барри Линдоном».
Но главное — это новый язык ужаса, выбранный для коммуникации со зрителем. Вместо скримеров и шоковой аудиовизуальной терапии «Ведьма» с проникновенной любовью к старине копает куда-то вглубь, в коллективное бессознательное. Это картина о суевериях, фобиях и распаде семейной структуры, вписанная в антураж оккультного хоррора.
Эстония, конечно, не Британия в плане суммарных достижений в фолк-хорроре, но «Ноябрь», снятый по бестселлеру Андруса Кивиряхка, с лихвой компенсирует этот недостаток — это мрачная сказка, в которой национальные мифы сплетаются с жуткой атмосферой магического реализма. Фильм Райнера Сарнета похож на безумный и вязкий сон, словно навеянный готическими рассказами и образами. Пересказать ленту трудно — только отдаться во власть чудного каскада образов, центр которых составляет любовный треугольник в языческой деревне. Девушка, мечтающая выйти замуж за местного парня, вынуждена вступить в брак с омерзительным фермером — этот сюжет скрывается за многочисленным макабром сцен.
Духи и различные существа управляют болотами и непроходимыми лесами, оживляя своими силами животных и природу. «Ноябрь» — странный экспириенс, который словно создан на алтаре совместными усилиями Дэвида Линча, Бела Тарра и Алексея Германа (сравнений с «Трудно быть богом» довольно трудно избежать).
Флоренс Пью в цветочном венке, кошмары шведского неоязычества и незабываемый праздник летнего солнцестояния — «умный хоррор» Ари Астера сразу вошел в пантеон современного ужаса. Прорастая из семян «Плетеного человека», он подарил тревожный и незабываемый визит в общину Хорги — место, где происходят странные вещи (язычники преподносят угощения с волосами и питье с менструальной кровью) и где остро ощутима демаркационная линия «свой-чужой».
Эта жуткая и медленная картина убедила зрителей в том, что ужас скрывается отнюдь не в ночи, а под палящим солнцем, вызывая к жизни все плодородные силы. Не менее важно, что это путешествие оказалось еще и интересным размышлением над тем, как выйти из сковывающих рамок патриархата, токсичных отношений и обрести новую семью.