Леонид Ярмольник: «И я стал продюсером»

-- Леонид Исаакович, а для чего вам продюсирование?

-- Сложно сказать, есть ли вообще такая профессия – продюсер. Мне кажется, продюсерами работаю люди двух сортов. Одни – пришли, чтобы зарабатывать деньги. Другие – вот я, например, пришел совершенно иными способом, путем и целями. Моя первая картина в этом качестве – «Московские каникулы» (1995), где я сначала не был продюсером. Но уже через неделю съемок кончились деньги, а кино надо было доделывать. И я стал продюсером. Первый раз я находил какие-то деньги. В общем, я продюсер только тогда, когда понимаю, что кроме меня за это никто не возьмется, а я хочу, чтобы это было. Вот и все. Да, это такое наглое решение, в каком-то смысле самоуверенность – то, что я могу себе позволить. Кроме того, какие-то риски в жизни на себя все равно придется брать, так и живется веселее. Вот две последние работы, «Тиски» (2007) и "Буги на костях" (2007), особенно ярки в плане риска. Да, мы снимаем очень сложное кино, очень проблематичное. Но это то, что меня очень волнует в жизни – про что "Тиски", и про что "Буги…".

-- Я побывал на съемочной площадке "Буги на костях" и видел, как внимательно вы наблюдаете за репетициями и съемкой. Это своего рода продюсерский контроль за Валерием Тодоровским?

-- Да ну что вы! Я вчера приехал и завтра утром улечу. Я никак не контролирую процесс, это вне моих принципов! Я занимаюсь только тем, чтобы здесь все было нормально и ни в чем не было недостатка. Это еще одна моя продюсерская позиция. Поскольку я из артистов, то хочу, чтобы Валера работал в удовольствие, и его актеры тоже. Я ненавижу, когда говорят: вы знаете, у нас на картине очень мало денег, поэтому вы можете сняться не за 5 рублей, а за 2? Я терпеть этого не могу. Поэтому стараюсь сделать так, чтобы все чувствовали себя комфортно. У нас это почти получается, я этим горд.

-- Каким вы представляете себе зрителя мюзикла "Буги на костях"? Ведь это эстетика знакома старшему поколению, но в кино-то ходит молодежь.

-- Если кино получится, то оно будет для всех. У молодежи будет новая мода, я уверен. А у тех, кто еще помнит то время, будет невероятное возрождение влюбленности в свою молодость. Валера Тодоровский ведь говорит, что это фильм про свободу. А у каждого она своя. Могу добавить, что в некотором юном возрасте у людей есть свои мечты и стремления. Но очень мало людей, доживающих до сорока лет, остаются верными своим юношеским идеалам. Так вот это картина еще и про то, что люди сдаются, что жизнь кладет многих на лопатки. И только единицы остаются верными тому, во что свято верили когда-то, в юности. А на этих людях держится все. Это, как правило, те, которые в зависимости от ситуаций и условий превращаются в героев.

-- А вы боролись за какую-либо свободу?

-- Наверное, не за свободу, а скорее за справедливость. То есть, что больше всего раздражало? Что тот, кто больше всего обманывает, почему-то в порядке, а кто говорит чаще всего правду, тому и достается. Это скорее главное в моей жизни. А за свободу в чистом виде – нет. Я быстро нашел свое дело и стал понимать, что чем тщательней я буду его делать, тем больше пользы принесу на этой ниве. Сегодня так же. Мне, скажем, много раз предлагали пойти в политику. Демократы всякие, еще кто-то… Все это ужасная профанация, глупость и дешевка.

-- А внешне вы в юности себя как-нибудь проявляли?

-- Вообще яркость – это вопрос возраста. Ведь когда ты пересекаешь определенную возрастную грань, уже возникает вопрос вкуса. То, что я мог надевать в 25 лет, я не надел бы сейчас. Или то, что носит нынешняя молодежь – я бы сейчас выглядел в этом как помешанный. А вы посмотрите на людей, которым за 50, но они молодятся и одеваются так, будто им по 20. Все-то замолодить нельзя! В общем, это выглядит ужасно беспомощно. Примеры приводить не будем. Но у меня есть очень уважаемые друзья, которые почему-то думают, что с этого все и начинается: если ты надеваешь штаны, рубашку и на правильном автомобиле правильного цвета приедешь, то все будет хорошо.

- А вас в школе не заставляли стричь длинные волосы?

-- Да-да, все было, в 9-м классе. Меня директор даже в школу не пускал. Он встречал меня на пороге и говорил: пострижешься – придешь. Ну я поворачивался и уходил. Особых развлечений у меня тогда не было, и я ходил на 10- и 12-часовые сеансы в кино. Через две недели я опять стал ходить в школу.

-- Все-таки подстриглись?

-- Нет. И через две недели я не подстригся. Просто директор сдался. У нас уже заканчивался учебный год, надо было доучиться… Но этот эпизод в школе помнят по сей день. У меня кличка была – Леннон. Я тогда купил себе круглые очки… Тоже такое своеобразное проявление свободы.

-- А милиция и всякие гопники вас не обижали за яркость?

-- Нет, я не был "подворотным". В старших классах школы я занимался в театральном коллективе, был очень этим увлечен, все время проводил там. Родители даже не волновались, что я могу в подворотне портвейн пить.

-- Недавно слышал, как Лев Дуров говорил: вот раньше было столько великолепных артистов, а где же нынешние Андрюша Миронов, Толя Папанов, Женя Евстигнеев, Олег Борисов, Басилашвили и Анофриев, Таня Доронина, Миша Казаков?.. Вы как актер видите среди молодых коллег хоть какие-нибудь задатки?

-- Я считаю, что ребята, которые снимаются сегодня в этих двух картинах ("Тиски" и "Буги на костях". – Прим. ред.), через два-три года будут иметь перспективу стать настоящими звездами. При условии, что они не будут соглашаться на плохие роли, сниматься ради денег и мелькания. Тогда в будущем станут артистами уровня Жени Миронова, Кости Хабенского. Вот герой нашей картины Максим Матвеев – по сравнению с ним ДиКаприо точно отдыхает. На мой взгляд. Потому что ДиКаприо для меня артист неплохой, но слащавый. А Матвеев – такой его русский вариант, только намного мужественнее, интересней и харизматичней. И Антоша Шагин хороший, и Игорь Войнаровский.

-- Вы недавно согласились сниматься в сериале про Генриха Шлимана. Начались ли уже съемки?

-- Они начинаются в июне. Вообще это такой большой эксперимент – а я их очень люблю. Я ничего сказать пока не могу, разве что – хочется сделать кино увлекательное, чтобы вспомнили про этого удивительного, легендарного ученого. Потому что, если человека, хоть сколько-нибудь воспитанного, спросишь про археологию, то даже он не знает никого, но Шлимана знают все. Хотя, сейчас, может, и Шлимана уже не помят. Но правды в этом фильме нет никакой. Это приключенческое кино. Мы берем только имя. Написать сценарий и сделать фильм строго по его жизни – не знаю, насколько это будет интересно. Поэтому у нас картина а ля "Индиана Джонс", и герой будет на него похож немножко. И если это вызовет интерес и мы надумаем делать продолжение, то, может быть, следующие серии уже будут ближе к его жизни. А биография у него удивительная. Он первые деньги сделал в России. У него была жена, трое детей. Я прочел все переписки, там удивительно все, но сложно. Что из этого получится – не могу пока сказать. Где-то в середине лета я смогу судить уже по отснятому материалу, получается ли и на что будет похоже. Если совсем не получится, то у меня хватит сил сделать так, чтобы этого никто не увидел (смеется).

-- Ну и скажите, наконец, когда же мы увидим «Трудно быть богом» (2007)?

-- С "Трудно быть Богом" все нормально. Алексей Герман еще не смонтировал, но уже собрал кино, показал самым близким друзьям. Я и сейчас уже могу сказать, что это потрясающе интересно, это, конечно, сразу войдет в хрестоматию и всемирную историю кино. Безусловно – и по способу, как это сделано, как увидено. Я думаю, что, несмотря на иронию со стороны многих людей, ожидания будут оправданы.

-- Вы этим 15-килограммовым костюмом не нажили себе травм?

-- Нет, у меня все травмы от глупости, не от работы. Сломанная рука, переломанный нос. Это все драки, катание на снегоходе. "Трудно быть Богом" – это только опыт приобретенный, и невероятно натренированное терпение.

-- А помните советско-немецкий фильм "Трудно быть Богом"?

-- Я туда даже пробовался, но сейчас уже даже не помню, на кого. Но это ужасный фильм! Очень дешевая, я бы даже сказал, вонючая сказка, никакого отношения не имеющая ни к Стругацким, ни к тому, про что написана эта культовая, как сегодня говорят, книга. Это ведь философское, поэтическое, почти что хроникальное произведение, – таким его и делает Герман.

-- У Германа свое прочтение романа, верно?

-- Он немного изменил, но с согласия Стругацкого. Но изменения на таком уровне, как если бы книгу вслух читали вы, и если бы ее читал я. Вы прочтете по-своему, а я – по-своему. Вот и Герман прочел по-своему. Тут важна интонация – есть главное, есть второстепенное. Что ты выделишь, на чем сконцентрируешь внимание, то и будет в твоем случае главным.